Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

— Я ведь прекрасно помню его, — обратилась она к секретарше. — Он тогда был вот таким, — и она указала на мусорную корзину, судя по которой отец в то время был ростом всего сантиметров в тридцать.

Все от души рассмеялись. Секретарша сварила всем кофе, а мне принесла газировки.

Мы сидели в кабинете директора. Из окна был прекрасный вид на двенадцать гигантских консервных банок, и, когда отец принялся в четвертый раз за день рассказывать о покрышке и о водителе, оскорбившем дедушку, Фрида Штайнфельд с серьезным лицом заметила, что Рози, ее секретарша, хотя и была не права, устроив шум, но что касается покрышки, ответ ее был правильным. Навозная жижа действительно вывозится с предприятия по откорму скота, однако, в связи с существующим разделением рабочего процесса или с чем то в этом роде, вывозом заведует агрохимический центр. Его контора находится всего в пятнадцати километрах отсюда, в городе Нирове, туда-то отец и должен обратиться на предмет брошенной в лесу покрышки.

— Мы с Раулем — как тот дурак из сказки, которому пришлось выдержать немало испытаний, прежде чем достичь цели, — со вздохом сказал отец. — Но ведь мы не собираемся увозить домой принцессу или еще кого-нибудь, мы хотим только, чтоб был наведен порядок.

Тут фрау директор хитро улыбнулась.

Газировка была холодная, зато кофе очень горячий. Отцу и фрау Штайнфельд пришлось потрудиться, чтобы выпить его. Они подолгу дули на чашки, а в перерывах болтали о разных вещах.

Фрау Штайнфельд рассказала, что она собирается перестраивать телятник на две тысячи голов, телятам постелет солому. Это даст массу навоза, который ценится на вес золота.

Такое сравнение показалось мне преувеличенным.

Вместе с навозной жижей исчезнет вонь, чему будут рады не только люди, но и грунтовые воды и все прочее. Но для очистки телятников от навоза ей потребуется умелый тракторист. На будущий год.

— Я бы согласился, — сказал отец. — Мне и так хочется вернуться в деревню.

Они подали друг другу руку, что, по-моему, было равносильно заключению договора. Я проникся симпатией к этой женщине, но тут она вдруг, расставив руки, направилась ко мне, намереваясь, по-видимому, обнять и расцеловать меня на прощание. Поэтому я сразу же сказал «пока» и в темпе отвесил ей поклон.

Когда отец прощался с секретаршей Рози, та уже не была наглухо застегнута и снова дышала довольно ритмично.

— Надевай шлем, Гиббон, — сказал отец. — Поскакали дальше.

Мы ехали по прямому, как стрела, шоссе, и какое-то время нас окружали одни только деревья. Справа и слева тянулись сосны, иногда попадалось несколько берез с раскачивающимися тонкими ветвями, как бы приветствовавшими нас. Отец ехал спокойно, мне стало скучно, и я начал толкать его в спину, пока он не вызвал на дуэль шедшую впереди нас «мазду». «Мазда» безнадежно отстала: ей трудно было тягаться с мотоциклом отца. Потом мы проделали то же самое с голубой «ладой», которая почтительно уступила нам дорогу. Два «трабанта» так просто не сдались. Один из них бешено мигал позади нас дальним светом, другой подавал звуковые сигналы. Когда мы проносились мимо, я заметил, как водитель постучал пальцем по лбу.

На окраине леса мы позволили им снова обогнать нас. Отец остановился, и мы сошли с мотоцикла. Он указал рукой вдаль.

Окрестность у Нирова прямо как парк, но закладывал его не садовник. Это сделала сама природа. Отец рассказывал, что природа идет на весьма хитроумные выдумки, чтобы рассадить деревья. Семена большинства древесных пород летают с помощью крылышек — например, семена липы или хвойных деревьев. Ветер гонит их все дальше и дальше, они дают всходы и пускают корни. Желудями питаются не только свиньи, но и сойки. Сойки собирают их и прячут где-нибудь про запас на зиму. Вот тут-то и хитрость: желудевые сойки запрограммированы на забывчивость. Желуди остаются лежать в укрытиях до первых весенних дождей, затем они набухают, лопаются и в один прекрасный день дают крошечные побеги. Потому-то мощные дубы и поднимаются так высоко над курганами. Именно в тех местах еще пятьсот лет тому назад какая-нибудь сойка спрятала семена и забыла про них. Отец говорит, что человеку нужно только помогать природе и направлять ее, как это делают лесничие и крестьяне в Нирове, и тогда земля станет плодородной и прекрасной, как летний сад.

Я люблю отца: он сильный и так много всего знает. Я сказал ему об этом.

— А мать ты любишь, Гиббон? — спросил он.

Я так давно не видел матери и вдруг так по ней соскучился, что бросился к отцу, обхватил его руками и заревел. Целуя его, я почувствовал, что щека у него мокрая и соленая от слез.

— Все будет хорошо, — сказал он.

Тогда я не понимал, что он имел в виду, а речь шла еще об одной жизненной зарубке.

Агрохимический центр состоял из старых и новых сараев и складских зданий, расположенных вокруг железнодорожной станции.

Как сказал нам диспетчер, сюда уже позвонила Фрида Штайнфельд и сообщила о брошенной в лесу автопокрышке. По журналу ездок личность виновного установлена, и он послан забрать покрышку из леса. Как видно, нам, дуракам, помогла добрая фея.

— Ну как, вы довольны?

— Парень должен извиниться за оскорбление, — сказал отец.

Диспетчер серьезно кивнул головой.

Вечером мы сидели под кустом бузины: Мунцо, я, отец, бабушка и дедушка. На столе опять стояла сковородка с румяными шкварками, и мы макали в расплавленный жир кусочки хлеба. Пчелы жужжали, куры кудахтали, Мунцо мурлыкал, я чавкал — все были в хорошем настроении. Вдруг в ворота кто-то постучал кулаком и громовым голосом крикнул:

— Здесь живет Хабенихт?

Куры испуганно бросились в глубь двора.

Я уже говорил, что у моей бабушки громкий голос, и она в свою очередь крикнула:

— Приемный пункт закрыт!

— Я водитель, — вновь послышался за воротами мужской голос. Он звучал как-то гнусаво, словно у говорившего заложило нос. Затем последовало пояснение, что, к сожалению, он еще не был в душе и что к тому же у него грипп, поэтому, в целях предосторожности, подойти ближе он не может. Если Хабенихт живет здесь, то пусть, мол, ему передадут, что он, водитель, приносит свои извинения.

Тут моя бабушка встала, подкралась к воротам и одним махом распахнула их. Человек был застигнут врасплох. Бабушка вцепилась в него и, как он ни упирался, затолкала во двор. Потом, указав на дедушку, она сказала:

— Вот он сидит, Хабенихт. — И, разгладив рукой растрепавшиеся волосы, она снова уселась на свое место под кустом бузины.

Мунцо, наблюдавший за этой сценой, смежил веки до узеньких щелочек и принялся посылать лазерные лучи. Мужчина остановился посредине двора как вкопанный, а мы, продолжая жевать, мрачно разглядывали его.

Позавчера, когда я и дедушка с благими намерениями подъехали к его тягачу, он, наполовину высунувшись из окна, казался огромным, словно джинн из бутылки в фильме «Багдадский вор». Он так широко раскрывал свой рот, что тот стал похож на пасть акулы убийцы с острыми, как у пилы, рядами зубов. Теперь же я видел перед собой довольно низенького пузатенького человечка. Он снял свою кепку и держал ее обеими руками перед ширинкой, словно у штанов сломалась молния. Он опустил глаза, как на похоронах.

После некоторого молчания бабушка спросила:

— Как же тебя зовут, сынок?

Она действительно так и назвала его, «сынок», хотя ему было уже под тридцать. Его звали Курт Красавчик. Он робко поднял глаза, но все еще не мог сдвинуться с места.

— Имя подходящее, — сказала бабушка. — Если б только ты не был таким толстым.

— Ну так в чем дело? — спросил дедушка.

Красавчик принялся объяснять, что проколотые покрышки в утиль не принимают, что он не знал, куда их девать, что работа у него сдельная и что при вынужденных простоях у него иногда бывают стрессы, как, например, в тот раз, когда пожилой коллега (он указал на дедушку) и вот тот маленький (он имел в виду меня) преградили ему путь на огромных скакунах, так сказать, с копьями наперевес. Тем не менее ему показалось смешным и неуместным поднимать шум из-за оставленной в кустах покрышки. Вот тут-то, к сожалению, он и вышел из себя, и у него вырвалось это нехорошее словечко. Он действительно сожалеет об этом. Мужчина умоляюще покосился на дедушку. Он хотел бы загладить свою вину, если позволят, бутылкой «Монастырского брата», настоянной на лесных травах.

Этого еще не хватало. Бабушка тяжело вздохнула. Однако дедушка принял предложение и спросил:

— Будешь есть с нами шкварки с хлебом?

— С удовольствием, — ответил мужчина.

Тогда я легонько шлепнул Мунцо, чтобы он прекратил посылать свои лучи.

Мужчина подрыгал ногами, словно у него свело икры, и только потом двинулся с места и подошел к нашему столу. Мы потеснились, чтобы он мог сесть между нами. От него и впрямь довольно сильно воняло той штуковиной, которой он поливал поля. Ради приличия мы сделали вид, что не чувствуем этой вони.