Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

И может, я бы даже их никогда уже не увидел.

Из-за новых отношений матери с большой лысиной мне предстояло начать совершенно новую жизнь, к тому же я должен был еще всему этому радоваться. Именно на этом настаивала мать, получившая по суду право на мое воспитание. Она считала, что одна половина моих родственников, то есть доктор Паризиус, как человек образованный, благотворно влияет на мое развитие как личности или что-то в этом роде, в то время как другая — оказывает на мою жизнь пагубное влияние из-за своей примитивности. Я запомнил это слово. Она связала его с наличием мух в доме и с отхожим местом во дворе.

Этот дощатый сарайчик действительно сконструирован очень просто. Там даже нет электричества. Приходится в темноте быстро, на ощупь отыскивать лавку с круглой дырой посередине и ящиком под ней.

Я предпочитаю ходить туда при дневном свете. Все происходит очень просто: я прихватываю с собой газету, спускаю штаны и сажусь. Природа от этого не страдает, а для земледелия оно даже полезно: содержимое ящика шло для удобрения фруктовых деревьев и разбрасывалось на грядках с картофелем. Вкуснее картошки, чем у бабушки в Пелицхофе, я не едал. Через щели между досками можно обозревать весь двор и видеть много любопытного. Однажды, например, я наблюдал, как толстый кольчатый уж, длиною метра в полтора, пытался поймать лягушку, оказавшуюся на нашем дворе. Лягушка от страха делала огромные скачки то в одну, то в другую сторону. Уж, вытягиваясь и сжимаясь, старался догнать ее, но кошки оказались расторопнее. Они отбили у него лягушку и хотели ополчиться против ужа. Пришлось распахнуть дверь и запустить в них ботинком, ради спасения столь редкой змеи.

Конечно, в уборной нет воды, зато на кухне стоит насос, а если не забывать брать с собой газету, против мух можно бороться, но об этом я, кажется, уже говорил.

В последний день каникул мне очень хотелось позавтракать под кустом бузины, но бабушка сказала, что лето уже прошло и что мы только раздразним ос, которые так любят мармелад. Пришлось наблюдать за кошками из окна.

— Куда это запропастился Мунцо? — спросила бабушка. — Тебе наверняка хотелось бы с ним проститься.

— Наверное, гуляет с оленем, — ответил я как можно более равнодушно.

В моем ответе не было лжи, я только высказал неверное предположение. Я ведь сказал «наверное». Но это было не совсем честно, я-то знал, где находится мой друг Мунцо. Оттого-то у меня и появилась еще одна жизненная зарубка.

— Через семь лет тебе будет восемнадцать, — сказал дедушка. — Тогда будешь сам себе хозяин и сможешь приезжать к нам, когда тебе вздумается, если, конечно, к тому времени ты нас не забудешь.

После этих слов у меня появилось какое-то странное ощущение в животе. От проглоченных слез мне становится также нехорошо, как от слишком большой порции мороженого. Тут даже не поможет засунутый в рот палец: такими трюками печаль не вытошнить.

Только я хотел разреветься, как за воротами раздался автомобильный гудок. Отец объяснял мне, что означают автомобильные гудки: это либо «осторожно!», «внимание!», либо «уступи дорогу!», «дай проехать!» Некоторые, правда, сигналят, когда им хочется выругаться. «Гольф» сигналил нетерпеливо. Наверняка бабушка Паризиус была в перчатках и с изяществом постукивала рукой по баранке. Это означало: выходи, да поскорее, мы очень спешим или что-нибудь в этом роде. Но я не позволю командовать собой какому-то автомобильному гудку.

От проглоченных слез я был уже сыт по горло, но тут, склонившись над тарелкой, сделал себе такой толстый бутерброд с колбасой, что мне пришлось держать его двумя руками, прежде чем я смог откусить от него кусок. Я жевал с таким остервенением, что у меня за ушами трещало. Тем не менее я расслышал, как бабушка открыла ворота и крикнула:

— Идите сюда, господин доктор, прошу вас. А то, чего доброго, ваша почтенная супруга, зайдя на двор, сломает каблук и вляпается в куриный помет.

Я тут же представил себе, как бабушка Паризиус спотыкается, сумочка летит в щебенку, а руки вздымаются кверху. И вот, скрежеща зубами, она валяется посреди кухонных объедков. Дедушка Хабенихт частенько критиковал жену за то, что та выбрасывает кости и картофельные очистки на задворки, чтобы было что поклевать «птичкам». Теперь посреди всего этого лежит благородная бабушка Паризиус, куры, хлопая крыльями, разлетаются в разные стороны и громко кудахчут из-за того, что кто-то осмелился посягнуть на их объедки. Тут же я вижу кошек, усевшихся вокруг упавшей бабушки с аккуратно выставленными перед собой лапками, и слышу слова доктора Паризиуса: «Элли, это же дерьмо!»

К сожалению, посмеяться мне не удалось: мой рот был забит бутербродом, и я никак не мог его проглотить, потому что был уже сыт. Я чувствовал себя так, словно у меня за щеками выросли мешки, свисающие до самых плеч и готовые лопнуть от смеха. Я закрыл рот и прислушался, о чем они говорили в коридоре.

— Ну чашку кофе-то выпейте.

— Спасибо, мы уже пили. Мы же договаривались в половине девятого.

— Ну хоть минуточку посидите.

— Элли, хотя бы из вежливости.

— Ну ладно, только выключи мотор.

И вот они появились. Издали бабушка Паризиус даже похожа на мою мать. Но здесь из-за тесноты помещения всем пришлось сгрудиться, и с близкого расстояния она напоминала скорее свою бабушку.

Она стянула с пальцев перчатки.

— Привет, Альберт!

Дедушка кивнул.

— Привет, Рауль!

С набитым ртом говорить нельзя, и я только ухмыльнулся в ответ, насколько позволяли раздутые щеки. И тут я вытаращил глаза: у бабушки Паризиус были голубые волосы Наверное, парикмахер что-то перепутал. Бабушка выглядела перекрашенной, и у нее было плохое настроение. Она даже не захотела взять с собой яиц, хотя бабушка Хабенихт приготовила целую корзину. «Вредно есть слишком много яиц, — заявила бабушка Паризиус, — в них содержится вещество, которое возбуждающе действует на нервы. Нет, спасибо». Она замотала головой и замахала руками.

Дедушка Паризиус ухмыльнулся и спросил, где мои чемоданы. Они стояли под лестницей, но, поскольку мой рот был забит бутербродом и я все еще не мог говорить, я объяснил ему это знаками. Он рассмеялся, блеснув своими золотыми зубами, и дружески шлепнул меня. Дедушка Паризиус — неплохой человек, хотя и хирург.

Тут дедушка Хабенихт сказал, что у него есть противоядие от нервов, и достал с полки бутылку самодельного черносмородинового ликера. В семье все знали, что бабушка Паризиус любит выпить что-нибудь изысканное.

— Нет, нет, большое спасибо, — воскликнула она пронзительным голосом и с такой жадностью уставилась на бутылку, что дедушка Хабенихт тут же скомандовал:

— Лизабет, стаканчики!

Они выпили по маленькой, то есть минимум по три или четыре стаканчика. Бабушка Паризиус то и дело поправляла прическу, и мне показалось, что сейчас у нее перекрасятся и остальные части тела. Однако вместо того, чтобы стать голубой, она покраснела до ушей и развеселилась. Она во что бы то ни стало захотела выпить с бабушкой Хабенихт за примирение и заявила, что пятки у меня были не то чтобы черные, а так, слегка запыленные и что из-за этого не стоило называть ее чокнутой. Боже мой, чего только не наговоришь сгоряча!

Они очень смеялись, и доктор Паризиус сам приготовил себе кофе, а то бабушка слишком жадничала. Мне ужасно нравилось, что старики так дружески болтают между собой: я вдруг почувствовал, что у меня даже перестал болеть живот и что щеки уже не свисают до самых плеч. Я взял у доктора Паризиуса ключ от машины и загрузил свои чемоданы в багажник «гольфа». В самую последнюю очередь я принес из конюшни большую коробку и, пока старики шумели и смеялись на кухне, осторожно поставил ее на заднее сиденье. Я сказал себе: кто так веселится, тот не думает о разлуке. Может быть, все еще уладится.

Когда в галерее я продемонстрировал учителю Мельхозе и своим одноклассникам цветы в натуральную величину, совсем как живых навозных мух и голландцев, впечатление было сильное. Один мальчик с соседней парты, его зовут Майк, сделал себе стрижку «ежик», а Аня непременно захотела со мной дружить. На переменах она преследовала меня до самых дальних уголков школьного двора, который, собственно говоря, был не двором, а просто голым бетонным участком. Она липла ко мне со своими тянучками. Учитель Мельхозе неспроста посадил меня с Аней: она должна была положительно влиять на меня на уроках. Но теперь ей захотелось иметь на меня еще больше влияния. Из-за дел, которые я натворил, я не мог сказать ей «проваливай», а должен был разыгрывать из себя паиньку. Короче, я решил морочить ей голову.

Я ей сразу же объявил, что у меня уже есть привязанность. Она даже позавидовала, что я дружу с котом, который таскает мне мышей. Жаль только, что я не умею их жарить.