Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Мать с ее новым мужем сделали очередную зарубку на моей жизни и причинили мне не меньше боли, чем мой отец Хайнер. Мне кажется, взрослые часто не понимают, сколько боли они причиняют ребенку, требуя от него совершать дурные поступки. При этом они утверждают, что желают ему добра, что это необходимо в целях воспитания и так далее. Может быть, они не имеют представления о добре и зле? Наверное, на свете существуют два взгляда на вещи: взрослый и детский. Мать и ее новый муж считают себя вправе требовать убрать кошку из дома, я же считаю это предательством по отношению к своему другу и подлостью.

Пока мы с Мунцо шли от нашего дома до соседнего, я заметил одну открытую дверь. И тут мне в голову пришла хорошая мысль. Я вспомнил пастора в джинсах, игравшего на старинном органе с львиными головами и с ворочающимися языками. Он как-то рассказал историю об одном египетском правителе, который издал приказ об уничтожении всех новорожденных еврейских мальчиков. Мне кажется, что в те времена евреям приходилось вкалывать не меньше, чем сейчас турецким рабочим на Западе. Однако, несмотря на это, у них появлялось на свет великое множество детей, и фараон не хотел, чтобы в один прекрасный день «иноверцев» в его стране оказалось больше, чем коренных жителей. Наверняка он боялся безработицы и восстаний, поэтому и отдал приказ об уничтожении мальчиков. Мать одного из благородных младенцев посчитала это бесчеловечным и не подчинилась приказу. Вместо того чтобы отдать ребенка в руки палача, она сплела из тростника корзинку, просмолила ее и пустила корзинку в воды Нила. Река оказалась благосклонной к младенцу и вынесла корзинку как раз на то место, куда пришла купаться дочь фараона. В это время она щупала пальцами ног воду, желая определить, достаточно ли та теплая. Заметив в тростнике корзинку, принцесса из любопытства приказала своим служанкам достать ее. В корзинке лежал малыш и хныкал. Принцессе стало его так жалко, что она не отдала его в руки палачу, а выкормила молоком. Так был спасен Моисей, который впоследствии стал настолько знаменитым, что его даже изображали на своих картинах голландцы — правда, с бородой.

У меня не было ни корзинки из тростника, ни смолы, чтобы ее законопатить. Да и реки в новом районе никакой не было. А что касается здешней канализации, я сейчас о ней расскажу.

Большинство туалетов в городе устроены очень сложно и работают с большим расходом воды. Сначала их содержимое через тонкие трубы обильно смывается водой, которая затем по толстым трубам гонит его дальше. В нашем районе проживает примерно шестнадцать тысяч человек. Если каждый спускает воду по пять раз в день, значит, в клозеты выливается примерно 90 тысяч ведер. Это колоссальное количество. По телевизору в «Последних новостях» часто показывают интересные репортажи о наводнениях. Волны уносят с собой чуть ли не целые дома, садовые ограждения, дохлых свиней и массу деревьев. Ну и, конечно, предметы помельче, например доски, кустарники и всякий мусор. Примерно так же функционируют ватерклозеты и канализации. Река пенится от злости, что ей приходится нести на себе всю эту дребедень в море, а море в свою очередь безо всякого мыла, вообще без ничего, отмывается, и ему это дается нелегко, поскольку по рекам сплавляется слишком много всякого хлама, особенно в ненастье. Куда девается содержимое наших туалетов, мне выяснить пока не удалось.

Зато я знаю, куда девается мусор из домов. Мусоропроводы в многоэтажных домах работают почти так же просто, как уборная во дворе у дедушки с бабушкой в Пелицхофе. На каждом этаже имеются отверстия, и туда все выбрасывают. Сила тяжести сама заставляет консервные банки, яичную скорлупу и кофейную гущу падать вниз. Комендант дома рассказывал мне, что мусоропровод засорялся только однажды, когда кто-то из жильцов выбросил в него лыжи. Они не смогли проскочить вниз. Как правило, мусор падает прямо в открытый контейнер, который стоит внизу, а потом его вывозят. В каждом многоэтажном доме в подвале есть помещения для контейнеров, которые в большинстве своем содержатся в чистоте, хотя от них немного воняет. Поэтому дверь контейнерного помещения оставляют открытой, чтобы оно проветривалось. Так я и обнаружил незапертую дверь, а за ней контейнерное помещение и подумал, что, раз она не закрыта, туда спокойно может входить и выходить кошка. Сначала мне не понравилась вонь, но затем я вспомнил о вони навоза в Пелицхофе, к которой Мунцо привык так же, как моя мать к запаху духов.

В помещении было не холодно и, уж конечно, намного суше, чем в Ниле. На полу валялся сломанный стул, который комендант дома, по-видимому, собирался починить. В углу лежал какой-то мусор, и я обнаружил в нем даже небольшой ящичек, его не нужно было смолить, поскольку он находился в довольно сносном состоянии. Я положил туда одеяло, и, чтобы успокоить Мунцо, сказал, что завтра утром зайду к нему, и тогда мы решим, что делать дальше. Нет, я не предам своего друга.

Так и получилось, что мой друг Мунцо долгое время прожил как контейнерная кошка. Мех у него потом свалялся, и от слабости он уже не мог испускать лазерные лучи. А все потому, что не нашлось ни одной принцессы, которая заинтересовалась бы мусорным контейнером, зашла бы к коту и пожалела бы его. Из-за этого ему не удалось прославиться, как Моисею. И все же голландцы рисовали кошек тоже довольно часто. Когда я вернулся домой, «лысина» спросила:

— Ну, где это животное?

— Убежало, — ответил я и показал ему пустые руки.

— Вымой как следует свои лапы, — приказала мать.

Первого сентября я с удовольствием сделал бы зарубку на новой двери моей детской комнаты, но не решился, поскольку она была недавно покрашена.

Во-первых, мне никак не удавалось попасть в ванную! Мне это не понравилось. Сначала пошла мыться «лысина», поскольку ей нужно было ехать за границу. Потом на очереди была мать. Из-за такого распорядка семейного совета не получилось. Утром я не любил долго мыться.

За завтраком все спешили. Вольди, «большая лысина», зажав бутерброд зубами, вытянул вперед руки, чтобы мать могла вставить ему запонки. В дверь позвонили — за ним приехала служебная машина. Мы немного опоздали. В спешке искали дорожную сумку, в спешке прощались и целовались. На дух его не переношу — от него несет парфюмерией, как от какой-то дамы. Я помахал ему рукой, он тоже сделал мне ручкой.

— Пока, Рауль. Быть может, в Мадриде куплю тебе классную мини-машинку.

Когда он ушел, мать поднесла к губам сложенные руки, словно опять увидела Мунцо. Но это был всего-навсего заграничный паспорт Вольдемара Ленгефельда. Он выпал у него из куртки. Мать вскочила с места. Придется ей ехать с паспортом за ним в аэропорт, а оттуда — на работу. Я уже большой и наверняка сам смогу добраться до школы.

Она сунула мне направление, его необходимо иметь при переводе в другую школу. Я положил направление в портфель и что есть духу помчался к контейнеру в соседнем доме. Дверь была прикрыта, но оказалась незапертой. Я втянул в себя воздух и чуть не задохнулся от затхлой вони. Позвав Мунцо, я страшно обрадовался, когда его зеленые глаза вдруг вспыхнули в темноте. Я не могу говорить об этом со взрослыми, они меня тут же назвали бы фантазером. Но иногда мне кажется, что кот загипнотизировал меня своими лазерами, поэтому, наверное, я и стал трудным ребенком. Во всяком случае, дяденька с большой лысиной как-то сказал, что сам по себе человек не может быть таким глупым.

Мунцо вышел из темноты, почистил свои когти о мусор и вытянулся на все сто пятьдесят сантиметров. Потом он потерся о мои ноги и так жалобно замяукал, что мне стало его ужасно жалко, как той египетской принцессе малютку Моисея. К счастью, у меня в кармане было пять марок.

— Пошли, — сказал я, — зайдем в универсам, полфунта фарша наверняка заменят тебе пять мышей.

Мы отправились в путь. Было где-то между семью и восьмью часами утра. Старики и старушки совершали свой утренний моцион, выгуливая собак. Если бы собаки ходили в песок, это было бы полезно для гумуса. Собак было много, и все они жили в многоэтажных домах, только маленькую кошку держать там не разрешалось. Я увидел немецкого дога, ростом с пони, овчарку, размером почти с теленка, двух колли, напоминавших красиво завитых оленей, и карликового пинчера, которого, правда, можно было сравнить только с крысой. Владельцы собак тоже глазели на нас с Мунцо. Он вышагивал рядом со мной без всякого поводка с поднятым кверху хвостом, и мне казалось, мы представляли собой прекрасное зрелище.

У входа в универсам висел плакат с изображением собаки, у которой был такой мрачный вид, как у той, что я вывесил на заборе для устрашения оленя. Под изображением стояла надпись: «Мы ждем хозяев снаружи». Я не думал, что собаки умеют читать, и не знал, относится ли этот призыв также и к кошкам. На всякий случай я сказал Мунцо: