Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

— Я разведена. Однако отношения между отцом и ребенком… я имею в виду, с новым мужем… А собственно, какое вам до этого дело?

Затем следует поход во все четыре пятых класса. Но Хабенихта никто не знает. Мать вытаскивает из сумочки фотографию и показывает ее ребятам.

Это же «выгульщик собак». Кое-кто мальчика знает.

Когда мать сильно пугается, она прижимает руки к сердцу. Я это уже несколько раз видел. И вот она стоит в кабинете директора, которому приходится подставить ей стул, иначе бы она села прямо на пол. Сев на стул, мать стонет:

— Значит, Рауль не сдал направление в школу.

— А почему вы не сделали этого сами?

Могу себе представить, как мать, согнувшись, сидит на стуле. Мне ее ужасно жаль. Тушь на ресницах размазалась. В руках она держит носовой платок и без конца теребит его. Я знаю, что она говорит. Развод, переезд, новая квартира, новый муж, новая работа, новый город, стрессы…

Позднее она мне говорила, что для нее это был настоящий конец света и что, окажись я поблизости, она с горя и от злости дала бы мне оплеуху.

Но сперва она отправилась с «большой лысиной» по домам показывать мою фотографию.

— Я его знаю, — признался комендант дома, смахивающий на Чингисхана. — Он удрал от меня с одной бездомной кошкой.

— С кошкой? Не может этого быть!

— Говорю вам, с кошкой, — настаивал на своем Чингисхан. — Она жила в контейнере. Препротивная тварь. Однажды даже вцепилась в голову почтальонше. Пришлось вызвать живодеров, чтобы отловить ее. Он называл ее Мунцо.

Ленгефельд утверждал, что во всем виновата кошка.

Мне предстояло спасти Мунцо от живодера. Дома в шкафу я взял куртку на теплой подстежке: на улице становилось холодно.

Затем я пересчитал свои деньги, которые хранились за учебниками, где их наверняка никто не стал бы искать. Сумма составляла сто шестьдесят три марки и двадцать пфеннигов. На такие деньги можно было позволить себе и такси. Однако мне нельзя было слишком бросаться в глаза, поэтому я засунул Мунцо в материну большую плетеную сумку и поехал на вокзал автобусом.

У кассы толпилась длинная очередь, и прошло немало времени, пока я подошел к окошечку. Я попросил два билета первого класса до Нигенбурга — для одного ребенка и одной кошки.

Кассирша строго посмотрела на меня:

— Ты что морочишь мне голову!

Я показал ей свой кошелек. Денег у меня было достаточно.

— Сколько тебе лет? — спросила кассирша.

— Уже одиннадцать, — быстро ответил я.

— Пятьдесят процентов, — сказала она.

— А за кошку?

— Ладно, иди с миром.

Ехать на поезде было приятно. Я думал о матери и о «большой лысине». Я представлял себе, как они меня ищут и никак не могут найти, потому что я ехал в вагоне первого класса в Нигенбург и вообще-то был вовсе не мертвым и нечего было из-за этого кому-то переживать.

Сначала я хотел заехать к доктору Паризиусу и попросить его довезти меня до Пелицхофа, но затем мне вовремя пришло в голову, что моя благородная бабушка заставит меня догола раздеться и лезть в ванну. А у меня не было ни малейшего желания принимать ванну с пеной, и поэтому я отправился в Пелицхоф на ближайшем автобусе.

Чем ближе мы подъезжали к деревне, тем легче становилось у меня на душе. Дедушка с бабушкой вызовут отца, и он мне во всем поможет. Мунцо тоже не придется больше скитаться по контейнерам.

Деревья слева и справа от дороги были потрепаны ветром, на них оставалось совсем немного желтых листьев, но мне казалось, что я никогда не видел более красивых деревьев. Вот и территория народного предприятия по откорму скота в Безенберге, а вот силосные башни, выстроившиеся вдоль дороги, словно огромные консервные банки. Сейчас они напоминали башни какого-то сказочного замка.

Мне с трудом удалось дождаться, когда автобус остановится. Схватив плетеную сумку, я быстро выскочил из него и пустился что было духу к самому маленькому домику во всей деревне, где жили дедушка с бабушкой. Домик стоял в конце деревенской улицы, и роднее его для меня не было ничего на свете.

Я открыл плетеную сумку, из нее выскочил Мунцо и, поточив когти передних лап о щебенку, вытянулся примерно на сто сантиметров. Затем он вскочил на садовый забор и стал искусно балансировать по остроконечному штакетнику. Для больной кошки это был довольно мастерский номер. Вскоре Мунцо исчез во дворе, и я услышал, как закудахтали куры.

Из задней двери вышла бабушка, вытерла руку о холщовый фартук и, увидев меня, расплылась в широкой улыбке. Я бросился к ней, по лицу у меня текли слезы Она прижала меня к себе, и мне это было приятно, несмотря на кисловатый запах от ее фартука.

Не успел я ответить ей, откуда я взялся, как она вытянула руку и указала на Мунцо. Он величественно, насколько это возможно для ослабевшего кота, шествовал по двору. Все кошки уселись на задние лапы, а передние аккуратненько поставили перед собой, чтобы, проходя мимо, Мунцо смог их как следует рассмотреть.

— Нет, это просто невероятно! — воскликнула своим зычным голосом бабушка. — Ну и поганец. — Она произнесла это бранное слово с нежностью. — Столько времени пропадал где-то, а теперь вот словно учуял, что ты приехал! А может быть, это ты его?.. Он у тебя, что ли, был, Рауль? — Она потрясла меня за плечо.

Я опустил глаза и уставился на кончик своего носа. Возможно, от смущения я опять косил.

— Есть страшно хочется, — сказал я.

— Тебе повезло! — воскликнула моя бабушка. — Дед как раз жарит шкварки. Заходи давай.

Я им признался во всех своих грехах.

— Но как же случилось, что тебя никто не накрыл? — удивились они.

Пришлось объяснить им и это.

Однажды, когда мои родители уже не любили друг друга и ссорились между собой (я не помню о чем, помню только, что ссора была более жаркой, чем из-за свинины в кисло-сладком соусе или из-за моего воспитания), моя мать крикнула:

— Это все пойдет в твое личное дело!

Личное дело — это, наверное, что-то вроде дневника, куда заносится все, что необходимо знать о сотруднике на работе: день рождения и учеба в школе, степень образования и семейное положение, членство в партии и другое, хорошие дела человека, например когда он активист, и плохие, например развод. У школьника личного дела не бывает, зато у него есть дневник для отметок. Кроме того, ему дается направление для перехода в другую школу. Моя мать получила такое направление и должна была сдать его в большом городе в новую школу, которая выглядит точь-в-точь как моя старая в Хоэнцедлице. Они все построены по типовому проекту. Но когда Вольди забыл свой заграничный паспорт, произошел исключительный случай. Мать бросилась в аэропорт догонять своего рассеянного супруга, предварительно сунув мне в руки направление. Я хранил его очень бережно. Я продемонстрировал им направление, оно выглядело как новенькое.

Из-за этого отрывной листок направления так и не был возвращен школой № 12 в Хоэнцедлиц. Это же ясно. Через какое-то время матери прислали напоминание. Я обнаружил письмо со штампом хоэнцедлицкой школы в почтовом ящике, когда вынимал оттуда газеты Я тут же сообразил, чем мне это грозит. Письмо показалось мне таким тяжелым, что оно как-то само выскользнуло из моих рук и оказалось как раз между стопками старых газет. Я представил себе, как страшно расстроится моя мать, мне стало ее ужасно жаль, глаза у меня затуманились, и я чуть было не разревелся. Я будто ослеп и связал письмо в одну пачку со старыми газетами, которую сдал в макулатуру. За это я получил двадцать пфеннигов, которые так жгли мне тело сквозь карман, что на следующем же углу я купил на них мороженое. Вот так мне и удалось обвести всех вокруг пальца, чего на самом деле, конечно, быть не может.

Бабушка с дедушкой не ругали меня и не жалели, они то и дело качали головой и вздыхали.

Прежде чем идти наверх спать, дедушка сказал:

— Если бы ты прогулял один, два или три дня, я бы еще мог понять. Но ты перегнул палку, вот что самое ужасное.

— Надо вызвать Хайнера, пока не приехали остальные, — сказала бабушка.

Забравшись под одеяло, я почувствовал, что устал как собака. В доме никто не ходил, дерево не скрипело и «не работало», а может, я этого просто не слышал, потому что тут же уснул как убитый. Но посреди ночи мне приснилось, что я непременно должен проснуться. Я ужасно напрягался, чтобы хоть немного приоткрыть налитые свинцом веки, как вдруг увидел за окном в чердачном люке зеленые световые сигналы. Я тотчас догадался, что это вовсе не сигналы из космоса, это мой друг Мунцо снова заработал своими лазерными лучами и заставил меня проснуться.

Выбравшись из постели, я открыл окно. Мунцо просунул свою большую голову через люк и одним прыжком очутился на моей кровати. Разумеется, в зубах у него находилась мышь, которая еще слегка подергивалась. Я так устал, что даже забыл поблагодарить его.