Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

и клеймить «виновников» войны, критикуют себя и ищут причины поражения. Он хотел, чтобы Риом показал всему миру, и в первую очередь Германии, что это не он спровоцировал войну, а такие господа, как Даладье, Блюм и компания. Между тем в Риоме не прозвучало ни одного обвинения, касающегося объявления войны, а вся дискуссия пошла по линии поисков причин поражения. Фюрер в ярости. Франция утверждает, что у нее не было авиации, что боеприпасы и танки находились в тылу и не добирались до линии фронта, что в рядах солдат не было дисциплины, что не хватало того и другого, и если бы не это, кто знает, вошли бы немцы в Париж… Генералы нападают на Гамелена, тот упорно молчит. Обвинения в адрес Даладье опровергаются его контраргументами, из которых следует, что он многое хотел сделать, но все его организационно-административные намерения и действия срывались из-за маразма, апатии и гнилости органов исполнительной власти. А неугомонный Блюм с мастерством социалистического раввина топит всех в потоках великолепных фраз. Замечательная опера за три сантима, в которой обвиняемые превращаются в героев, особенно на фоне нынешнего французского правительства. В одной из газет даже появилась шутка: Блюм в мантии прокурора кричит: «Обвиняемый Петен, встаньте». А надпись над рисунком: «Si on les laisse faire à Riom»[506]. Процесс полетел в тартарары, и сегодня весь Париж говорит со смехом: «Это не обвинение, это пересмотр деятельности Даладье, Блюма, Гамелена и других». Так что фюрер рвет и мечет и, вероятно, скоро потребует прекратить это судебное разбирательство. Но фокус удался, и все воспринимают его лишь как злую шутку.

17.3.1942

В Париже опять много немцев. Теперь уже они дадут жару англичанам. Сегодня три года, как мы здесь, пошел четвертый. Любопытно, насколько мы изменились, отошли от мировоззрения наших близких и насколько другими мы будем им казаться. А то, что мы будем другими и наша точка зрения, может, даже довольно резко не будет совпадать с их точкой зрения, это точно. Вообще, что будет? Это один из вопросов, которые я часто себе задаю. Я знаю наперед, сколько труда мне будет стоить повторная адаптация к нашему менталитету. Сегодня я знаю, чего мы стоим, потому что постоянно сравниваю, и это проблема, интересующая меня больше всего, но в то же время я знаю, вижу и содрогаюсь при мысли о мелких и паршивых недостатках, злополучных и никчемных, которые нам самим причиняют столько зла. Есть в нас нечто странное: странная смесь героизма, благородства, самоотречения и в то же время мелкотравчатости. Ну и вечное желание: если падать, то с коня. Что поделаешь, человеческая природа сильнее и заявляет свои права, поэтому там, где с патриотизмом нужно идти на компромисс, там вылезает патриотическое лицемерие. Чего я не переношу. Наша вечная трагедия — отсутствие денег. Врожденный интеллект и умение быстро соображать (просто ослепительное по сравнению с другими народами), а с другой стороны, отсутствие, постоянное отсутствие денег и раздрай между желанием и возможностью его воплотить делают каждого поляка мелким жуликом. Чрезмерное чувство чести, присущее самому последнему босяку в степени, беспрецедентной в Европе (кроме Испании), тем не менее не мешает обманывать других. И тут в ход идет родина. Бедная родина все прикрывает, а если кто о ней забудет — тот негодяй. Зарабатываешь — ради родины, разоряешься — ради родины, в чем-то тебя обвиняют, говорят, что ты вор — не забудь крикнуть, что ты патриот. Простят. Полная путаница идей и материи. Если в Париже пошел в бордель, то за Польшу, если жена майора ходила к казармам и отбирала хлеб у французских бл…, то тоже за Польшу. Хватит уже, пора покончить с этим раз и навсегда. Заработок нельзя считать преступлением, необходимо требовать, но и отдавать тоже. Нужно платить за сверхурочную работу, а не отрабатывать ее ради родины. Но все эти мысли на потом. Может, я ошибаюсь? Может, я не прав, и я всего лишь Подфилипский{40}. Впрочем, читай «Куклу». Она всегда актуальна.

18.3.1942

Или это издевательство, или преувеличенная услужливость по отношению к немцам, или полное отсутствие стыда. Процесс в Риоме. Свидетельствует генерал Бессон: «Les gens me demandaient pourquoi ils se battaient. Eh bien, j’avais du mal à leur répondre»[507] («Матэн», 18.3.42, с. 4).

Кто знает, может, так оно и было. Солдаты спросили генерала, за что они сражаются, а бедный генерал не знал, что им ответить. Так они и беседовали, словом — Франция 1940 года. А может, они были правы? Однажды, когда не будет войн (есть люди, которые в это верят), кто знает, не будут ли жители умиротворенного земного шара считать французов 1940 года предвестниками нового мира. Французское бегство спасло англичан; Германия, вместо того чтобы напасть на Англию, отвлеклась на Францию; я напишу диссертацию на тему «Значение и роль парижских борделей в принятии решений Генерального штаба рейхсвера» и т. д. Я не понимаю, почему люди спорят и ссорятся. Все зависит от точки зрения, и все могут быть правы. Когда-то евреям казалось, что они избранный народ, сегодня лучшие умы молятся на пролетариат как на избранный класс (откуда такая уверенность?) только потому, что сто лет назад господин с бородой изложил мессианскую теорию пролетариата и назвал ее «научной». Люди отвергли абсолют Бога и теперь ищут ему замену с фанатизмом, о котором не имел понятия самый рьяный участник Крестовых походов. Времена, когда человечество бросается на поиски абсолюта, ужасны. Хёне-Вроньский{41} сделал бы сегодня первоклассный гешефт. Почему нельзя жить без абсолюта? Я до сих пор прекрасно справляюсь без него. А если он мне понадобится, вернусь к Богу. У него огромное преимущество, поскольку его нельзя научно доказать, можно спокойно верить. Или нет. Но это уже зависит от настроения и самочувствия. Я начинаю подозревать, что на дне этой войны сидит уродливый поиск абсолюта и хихикает. Как я сейчас, в темном бистро после трех бокалов рома. Начиная с Григория Турского{42} и заканчивая Жидом{43}, мне наплевать на всё, начиная с Богородицы и заканчивая Налковской{44}, мне наплевать, я уезжаю. С меня хватит этой колыбели культуры и концентрационных лагерей, так называемой Европы, с меня хватит поисков абсолюта, я хочу жить, просто жить. Что значит абсолют по сравнению с грудью девушки и ее поцелуем? Полная чушь. Я хочу разговаривать непосредственно с самим собой, а не ПОСРЕДСТВОМ абсолюта, я хочу научиться жить свободно, быть СВОБОДНЫМ, без желания верить во