Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

его в крайне неловкое положение. Впрочем, виноват в этом был только он сам. Давая ранее интервью итальянской газете «Репубблика», Хасбулатов позволил себе явные оскорбления в адрес членов правительства. «У меня, – сказал он, – откровенное презрение к таким людям, как к червякам». Особенно досталось при этом Шахраю, имя которого вообще было использовано как нарицательное. Депутаты-демократы подняли этот вопрос на съезде. Шахрай обещал подать в суд. Оправдываясь, Хасбулатов утверждал, что он ничего подобного не говорил. Однако команде Бурбулиса удалось через знакомых журналистов достать кассету с записью интервью. Ее прокрутили по телевидению: в интервью звучали именно такие слова. Хасбулатову пришлось выкручиваться и отнекиваться, что он делал крайне неловко.

Тем временем консультации начались, правительство вернулось в зал, и тут на очередном заседании явно раздосадованный, но еще продолжающий уповать на силу съезда Хасбулатов совершил очевидную ошибку, давшую возможность правительству окончательно переломить ситуацию.

Спикер делал вид, что ничего особенного не случилось, никакой сенсационной отставки правительства не было. По инерции он накалял среди депутатов атмосферу торжествующего упоения властью и своим могуществом, демонстрируя вызывающее высокомерие и всячески подчеркивая подконтрольность правительства. И когда кто-то из более осторожных и трезвомыслящих депутатов в очередной раз призвал постараться найти компромисс с правительством, Хасбулатов разразился поучительно-покровительственной тирадой насчет того, что нечего реагировать на нервные демарши правительства, которое должно привыкать к критике. «Съезд, – вещал спикер, – это сложный организм, тут говорят неприятные вещи, а правительство впервые столкнулось с реальной серьезной критикой». Финал этой речи звучал так: «Ну, ребята растерялись». А после этого уже в откровенно оскорбительном тоне было заявлено: «Нечего пугать нас своей отставкой. Кто вас назначал, тот пусть вашу отставку и принимает». Хасбулатову иногда было свойственно некоторое накручивание себя самого, которое и подвело его на этот раз. После этих слов Хасбулатова по сигналу Бурбулиса все правительство в полном составе встало со своих мест и вышло из зала. Внешне это был кульминационный момент съезда. Впоследствии эти кадры на протяжении многих лет неоднократно повторяли в разных телепередачах.

Кстати, у меня по этому поводу чуть не случился мини-конфликт с дочкой. Она, как и вся страна, смотрела эту сцену по телевизору и увидела, что все члены правительства пошли налево, а я – направо. Она позвонила мне и возмущенно спросила, неужели я остался в зале. Мне с трудом удалось ее разубедить, объяснив, что я сидел в первом ряду, а мой портфель остался где-то в третьем, и я всего лишь пошел забрать его и вышел через соседнюю дверь.

Позже мне приходилось слышать какие-то фантастические версии насчет того, что нашим уходом дирижировала сидевшая где-то на балконе Елена Боннэр. В действительности же команду подал Бурбулис, больше других раздосадованный и хамством Хасбулатова, и своей скорой отставкой из правительства. Его уход был одним из главных требований оппозиции по части персоналий. И президент, пытаясь умиротворить оппонентов, в конце концов пошел на этот шаг, сохранив, однако, за Бурбулисом должность государственного секретаря. Правда, теперь это был не государственный секретарь России, поскольку такой должности в Конституции не было, а госсекретарь при Президенте России. Такая метаморфоза даже позволила кому-то из депутатов с трибуны съезда зло пошутить, что если президенту так дорог Бурбулис, то нужно перестать изобретать для него новые должности, а сразу ввести указом должность: «Бурбулис при Президенте Российской Федерации». Возможно, Геннадий Эдуардович еще был удивлен и раздражен неожиданной самостоятельностью, проявленной накануне его подопечными с этой самой отставкой.

Сам этот сигнал к внешней конфронтации попал на подготовленную почву. К этому моменту мы уже почувствовали свою политическую силу и свою значимость, поняли, что мы в состоянии сами принимать ответственные политические решения и влиять на ход событий. Последовавшие за нашим уходом бурные события в зале, когда Хасбулатов был атакован представителями демократических фракций, фактически согнавшими его с трибуны, окончательно изменили ситуацию. А мы еще «поддали жару», заявив тут же в кулуарах съезда многочисленной прессе, что спикер сорвал наметившийся компромисс и теперь должен лично нести ответственность за возможный политический кризис в стране. Практически тут же команда Хасбулатова резко дала обратный ход, почувствовав, что настроение среди депутатов качнулось в нашу сторону. Съезд увидел, что он имеет дело не с мальчиками для битья, а с правительством, готовым за себя постоять. К этому времени и Ельцин недвусмысленно заявил, что не даст правительство в обиду.

В тот же день поздно вечером начались интенсивные консультации с делегированной съездом группой законодателей во главе с Шумейко. Теперь уже мы заняли более жесткую позицию на этих переговорах, ставя вопрос о том, что законодательная власть должна разделить с правительством ответственность за ход начатых преобразований. В итоге окончательная договоренность была достигнута глубокой ночью, когда мы остались втроем: Шумейко, Чубайс и я.

Мы долго ходили, споря, по полутемным коридорам большого Кремлевского дворца, где осталась только охрана. Не скрою, достигнутый в итоге тяжелый политический компромисс по предложению Шумейко был обмыт в конце бутылкой коньяка.

Растерявшийся Хасбулатов, отстраненный на следующий день от ведения заседания съезда (это было одно из наших условий продолжения диалога) и замененный осторожным Сергеем Александровичем Филатовым, позвонил Ельцину, чтобы посоветоваться, как выходить из политического кризиса. Но Ельцин отказался обсуждать с ним эту тему, сказав что-то типа: «Ты сам эту кашу заварил, сам ее и расхлебывай».

В общем, мы уже могли чувствовать себя победителями. Было ясно, что в этой ситуации съезд озабочен только одним: сохранить лицо. А диктовать нам свои условия он уже не способен. Благодаря гибкой позиции Филатова и нашим ночным бдениям в узком кругу с Шумейко, а потом и в более широком составе целой согласительной комиссии был найден довольно изящный ход: правительство как бы принимает все решения съезда, но будет выполнять их в пределах своих финансовых возможностей. Чтобы не отменять постановление совсем, из него убрали наиболее одиозные цифры, а дополнительно была принята специальная декларация. В ней было записано, что съезд поддерживает экономическую реформу и считает необходимым «продолжать осуществляемый курс». Правительству поручалось разработать перечень мер по поэтапному выполнению постановления о ходе экономической реформы с учетом реально складывающихся экономических условий. Фактически это означало, что кабинет получал свободу маневра, мы могли проводить прежнюю политику, но как бы принимая во внимание высказанные депутатами замечания. Естественно, такая постановка вопроса нас полностью устраивала, поскольку мы отнюдь не были против повышения зарплаты и пенсий или поддержки промышленности. Просто мы готовы были делать это в пределах тех финансовых возможностей, которыми реально располагали.

Полторы недели этого съезда не прошли для нас даром. Это был этап нашего политического взросления, когда за несколько дней мы