Ливень в графстве Регенплатц - Вера Анмут

Берхарду удалось унять слёзы. Юноша открыл глаза и снова повернулся к Хельге, желая задать очередной вопрос. Однако не успел ничего спросить, так как в этот момент открылась дверь, и в покои вошёл Генрих Регентропф. Он был бледен, но глаза его возбуждённо горели, и в движениях ощущалась нервозность. Дабы скрыть от сына, что тоже болен и вынужден проводить время в постели, Генрих оделся, привёл в порядок свою внешность.

– Берхард, ты очнулся, сынок! – радостно воскликнул ландграф, спешно подойдя к кровати сына. – Наконец-то! Наши мольбы услышаны! Как же ты нас напугал, Берхард, своим обмороком…

– Мне Хельга сказала правду, – остановил Берхард потоки восклицаний. – И вы, отец, также ведаете причину моего недуга.

Генрих смутился, тема вражды его сыновей была для него тяжела.

– Я не прощу Густава, – тихо продолжал Берхард. – И если выживу, потребую у него ответа за совершённое им предательство.

– Ты обязательно выживешь, – заверил Генрих, заметно нервничая и избегая смотреть сыну в глаза. – Ты главное живи, а там… поступай, как хочешь.

Сердце беспрестанно покалывало, капли Гойербарга ему уже мало помогали. Генрих сохранял спокойствие, но бледность лица и нахмуренные брови выдавали его страдания.

– Мальчик скоро поправится? – спросил Генрих у Хельги.

– Нет, – честно ответила та. – Берхард почти что вернулся с того света. А дорога оттуда всегда тяжелее, нежели дорога туда.

Дверь открылась, и в комнату вошли лекарь Гойербарг и Кларк Кроненберг. Генрих отошёл в сторону, уступая место. Но Берхард окликнул его:

– Отец, как чувствуете себя вы?

Генрих слабо улыбнулся и махнул рукой.

– Обо мне можешь не беспокоиться, Берхард. Со мной всё хорошо.

Лекарь подошёл к больному, взял его руку, нащупал подушечками пальцев пульс. Затем он склонился и приложил ухо к обнажённой груди юноши, послушал ритм сердца. Выпрямившись, приложил ладонь ко лбу, убедился, что жара нет.

– Ваши травы, Хельга, сотворили чудо, – изумился Гойербарг.

– Больше меня за жизнь Берхарда боролась его мать, – спокойно отозвалась знахарка.

– Мама… – прошептал Берхард. – Она здесь?

– Она стоит у твоего изголовья, – сказала Хельга.

Опустив взор, Берхард взглянул на жемчужный кулон, покоившийся на его груди. Юноша попытался поднять руку, чтобы сжать жемчужину в ладони, как он обычно это делал, но подобное действие оказалось ему не под силу. Обессилившая рука упала на одеяло. Берхард откинул голову, разум опутывал туман, отдаляя смысл происходящего. Стало трудно слушать, трудно смотреть.

– Я устал, – проговорил юноша. – Я очень устал.

Берхард закрыл глаза и спустя всего несколько мгновений провалился в тяжёлый сон.

Генрих вернулся в свои покои, где его ожидала Патриция. Тяжело опустившись в кресло, мужчина сгорбился и склонил голову. Он чувствовал себя разбитым, мыслей в голове не было, чувства все притупились. И только сердце периодически продолжало вздрагивать от боли. Патриция приблизилась к супругу.

– Что сказал лекарь? – поинтересовалась она.

– Сказал, что Берхард выживет, – бесцветно ответил Генрих.

Патриция молча отошла к окну и задумчиво уставилась на моросящий дождь. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, с души её сына снимется грех братоубийства, с другой – между братьями снова начнутся распри, и ненависть друг к другу лишь укрепится. И нет гарантии, что Густав не предпримет новую попытку убрать со своей дороги Берхарда.

– Ты, конечно, расстроена этим, – вдруг добавил Генрих.

Патриция вздрогнула и обернулась.

– Ты ошибаешься, – ответила она. – Я не желаю смерти Берхарду.

– Ты всегда желала ему смерти. С самого его рождения. Даже раньше.

Патриция прошла и встала напротив мужа.

– Уж не обвиняешь ли ты меня в убийстве твоего сына? – с обидой спросила она.

Генрих откинулся на спинку кресла и посмотрел на Патрицию. В его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни жалости, ни злости, ни тревог, ни надежды – взгляд был абсолютно пуст.

– Когда мне сказали, что Эльзу убили по твоему приказу, я не поверил, – тихо и всё так же бесцветно заговорил Генрих. – Когда мне доказывали, что именно ты убила Карен Вольфгарт за то, что она раскрыла твоё первое преступление, я отвергал очевидное. Я не верил, что моя добрая чистая супруга даже в порыве гнева может быть способна на подобные хладнокровные преступления. Уж не знаю, почему ты терпишь Берхарда? Наверное, чтобы научить Густава так же подло убирать мешающих ему жить людей. Наверное, тебе приятно смотреть, как твой сын превращается в бездушного убийцу брата.

Патриция усмехнулась – долго же Генрих считал её безгрешной. Но теперь сохранять маску обиженной, но невинной женщины уже не имело смысла. Да и надоело.

– А ты не взваливай всю вину на меня, – сказала Патриция, скрестив на груди руки. – Во всём, что ты перечислил, твоя вина не меньше моей. Ту юную Штаузенг ты убил греховной связью с ней. Если б не изменял мне, так и в душе моей не возникла бы к ней ненависть. А значит, и слишком любопытной фрау Вольфгарт нечего было бы раскрывать да разгадывать. Своего ненаглядного Берхарда ты начал убивать с того момента, как ввёл его под крыши этого замка. Неужели, ты и правда был уверен, что я смогу полюбить сына твоей любовницы? Если бы ты оставил Берхарда на воспитание его деду, то сидел бы сейчас твой сыночек в сапожной лавке и никому не мешал.

– Регентропф не может сидеть в какой-то лавке, – возразил Генрих, и в его взгляде пустота начала заполняться гневом, а усталое сердце участило ритм.

– Конечно, не может, даже если он незаконнорожденный, и не имеет никаких прав прямого наследника! – возмущённо воскликнула Патриция, всплеснув руками. Долго скрываемые эмоции вырвались наружу и выплёскивали всю правду. – Ты сам заставил Густава ненавидеть сводного брата, постоянно превознося Берхарда над ним, обижая несправедливостью. Да, признаю, я хотела убить Берхарда. И я сделала бы это уже давно. Но случилось нечто непредвиденное и страшное. Ведьма, что живёт в твоих лесах, связала заклятием жизни Берхарда и Густава. Если Берхард умрёт, через три дня Густав последует за ним. Вот почему сын твой жив до сих пор. Узнав о его тяжёлом состоянии, я испугалась за Густава. Смерть Берхарда я переживу, даже буду рада ей, но смерти Густава мне не вынести.

– Что за сказки ты мне тут рассказываешь? – поморщился Генрих не то от презрения, не то от нового укола боли.

– Если бы это были сказки! Но это правда. Жизни двух юношей крепко связаны. И потому я не меньше тебя желаю, чтобы Берхард жил.

– Зачем же тогда ты вложила в руки Густава яд?

– Я не давала ему яда, не приказывала убивать брата.