Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

противоречит алогичности и раздробленности мира «Случаев». Но вспомним, что в рассказе «Сонет» обнаруживается форма сонета, а Кошкина убивает созвучный ему Машкин: Хармса, который и как поэт не мог стать чистым заумником, всегда завораживали математические соответствия. В «Случаях» 30 текстов, разнообразных по форме, но перекликающихся по содержанию, и, возможно, их количество – говорящее. Известно, что Хармс выбросил из цикла 31-й рассказ «Происшествие на улице», – может быть, затем, чтобы число рассказов не было простым. Тридцать кратно шести, а шестёрка в нумерологии Хармса обладала особой значимостью: с одной стороны, это число казалось ему несчастливым (Алиса Порет вспоминала, что Хармс выходил из трамвая, если на билете была цифра 6), с другой – в структуре таких текстов, как «Вываливающиеся старухи», «Охотники», «Оптический обман», шестёрка играет роль некоего предела, ограничителя набора персонажей или событий[708].

Отличаются ли «Случаи» от прочей «взрослой» прозы и пьес Хармса?

Марк Липовецкий посвятил целый раздел большой статьи о «Случаях» поиску их отличий от других хармсовских текстов[709]. Он полагает, что в большинстве случаев действие происходит «без каких-либо знаков времени» и пространства: «в буквальной степени нигде – в пространстве чистого письма»; кроме того, в цикле почти нет повествования от первого лица, к которому в других текстах Хармс прибегает часто. Из этого литературовед делает вывод: «Случаи» – цикл, посвящённый самому письму, возможностям литературы, своего рода испытательный полигон (Липовецкий употребляет термины «метапроза» и «аллегория письма»). Возможно, это действительно ответ на вопрос «Почему Хармс выделил эти тексты в отдельный цикл?», но всё же это отличие – не слишком резкое. В составе «Случаев» можно было бы представить и другие рассказы и сценки Хармса; не исключено, впрочем, что писатель выбрал те тексты, которые считал у себя лучшими.

Больше того, нет чёткой границы между «взрослым» и «детским» у Хармса. Пожалуй, можно говорить об «общеобэриутской» поэтике детских текстов Хармса, Олейникова, Введенского – эффектном описании действий, нагромождении комических ситуаций, абсурдизме, перечислении. Разумеется, в этих текстах была доля правильной идеологичности, которая в неподцензурные тексты обэриутов не проникала. Кроме того, обэриуты по-разному инвестировали себя в детскую литературу. Поклонники Введенского без труда соглашаются, что в детской поэзии он откровенно халтурил, и сегодня его детские тексты переиздаются скорее в порядке литературных памятников (хотя есть и исключения), в то время как детские стихи и рассказы Хармса признаются шедеврами: они и сегодня знакомы миллионам детей. Известно, что дети обожали выступления Хармса; при этом известна и его парадоксальная нелюбовь к детям («Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать?»), возможно, того же свойства, что и неприязнь к старухам.

Анна Ахматова. Поэма без героя

О чём эта книга?

Поэма посвящена сверстникам Анны Ахматовой – людям Серебряного века (этот термин Ахматова стала употреблять одной из первых). Как и многие другие ахматовские произведения 1930–60-х годов, «Поэма без героя» – попытка переосмыслить опыт культуры начала XX века, с учётом последующих судеб её носителей и в контексте трёхвековой петербургской истории. Прототипы многих персонажей поэмы – близкие знакомые Ахматовой, поэма содержит отсылки к разным (в том числе достаточно интимным и неизвестным читателю) обстоятельствам биографии автора. Частное и глобально-историческое в ней причудливо переплетается друг с другом.

Когда она написана?

Работа над поэмой началась 27 декабря 1940 года в Ленинграде и продолжалась в Ленинграде и Ташкенте[710] до 1943 года. Затем поэма неоднократно перерабатывалась. Хотя последняя редакция была завершена в 1963 году, Ахматова до 1965 года вносила в текст изменения и дополнения. Параллельно создавалось (но осталось незаконченным) балетное либретто на сюжет поэмы.

На стрелке Васильевского острова. Из альбома Николая Матвеева «Санкт-Петербург в 1912 году»[711]

Как она написана?

Поэма очень сложна по структуре. Её первая часть, «1913 год», состоит из трёх (или четырёх – в разных редакциях рубрикация различается) глав и «интермедии». В них описывается некий метафорический карнавал, завершающийся самоубийством одного из персонажей – «драгунского корнета» (он же Пьеро). Действие происходит одновременно в двух временах – 1940 и 1913 годах. Вторая часть, «Решка», представляет собой рефлексию на тему жанра и мотивов первой. Наконец, завершает поэму лирический эпилог. При сложности структуры поэма вся написана одним размером («тревожный» трёхиктный дольник[712] на основе анапеста и амфибрахия) с рифмовкой ааbссb. Лишь в первом посвящении появляется пятистопный ямб и в эпилоге – короткая хореическая (отсылающая к фольклору) вставка. Поэтические фрагменты предваряются прозаическими экспозициями.

Анна Ахматова. 1960-е годы[713]

Малый Конюшенный мост. Из альбома Николая Матвеева «Санкт-Петербург в 1912 году»[714]

Что на неё повлияло?

Многие образы поэмы (Пьеро, Арлекин, Коломбина) заимствованы из народного итальянского театра – комедии дель арте, причём Ахматова имеет в виду восприятие этих образов в культуре Серебряного века (например, в «Балаганчике» Блока, написанном в 1906-м). Есть в поэме и намёки на театральные эксперименты Мейерхольда. Отдельная и очень сложная тема – отражение в поэме творчества Михаила Кузмина, от «Сетей» (1905–1908), «Курантов любви» (1906), «Чудесной жизни Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» (1919) до поэмы «Форель разбивает лёд» (1927). Связь строфы и ритма «Поэмы без героя» с одним из фрагментов кузминской поэмы – «Вторым ударом» – отмечали уже современники (и эта связь становится предметом рефлексии в «Решке»).

Рукопись «Поэмы без героя». 1940–1942 годы. Ленинград – Ташкент[715]

Сравним:

Кони бьются, храпят в испуге,

Синей лентой обвиты дуги,

Волки, снег, бубенцы, пальба!

Что до страшной, как ночь, расплаты?

Разве дрогнут твои Карпаты?

В старом роге застынет мёд?

Михаил Кузмин

и:

Оплывают венчальные свечи,

Под фатой поцелуйные плечи,

Храм гремит: «Голубица, гряди!..»

Горы пармских фиалок в апреле

И свиданье в Мальтийской капелле,

Как отрава в твоей груди.

Анна Ахматова

При этом Блок, Мейерхольд и Кузмин – сами легко узнаваемые персонажи ахматовской поэмы, и их изображение (в особенности Кузмина) крайне субъективно и пристрастно.

Вообще поиск перекличек и заимствований в «Поэме без героя» может продолжаться очень долго. Так, мотив «Леты-Невы» присутствует, как указывает Роман Тименчик, по меньшей мере у двух поэтов – у Всеволода Курдюмова[716] (причём именно в стихотворении 1913 года) и у Георгия Иванова.

Говоря о театральных влияниях, стоит упомянуть пьесы Юрия Беляева[717] «Путаница, или 1840 год» и «Псиша», в которых блистала главная героиня ахматовской поэмы – Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина[718]. 7–8 июня 1958 года Ахматова делает запись: «Вчера мне принесли пьесу <«Путаница»>, поразившую меня своим убожеством. В числе источников поэмы прошу её не числить… Невольно вспомнишь слова Шилейко[719]: "Область совпадений столь же огромна, как и область подражаний и заимствований". Я даже, да простит мне Господь, путала её с другой пьесой того же автора "Псиша", которую я тоже не читала. Отсюда стих: "Ты ли, Путаница-Психея…"»

В то же время упоминание пьесы «Псиша» не может быть случайным: она посвящена судьбе крепостной актрисы Параши Ковалёвой-Жемчуговой[720], ставшей графиней Шереметевой. «Молодая хозяйка дворца» (то есть Фонтанного дома, дворца Шереметевых, в одном из флигелей которого жила Ахматова в 1920–40-е годы) упоминается и в поэме Ахматовой. Несомненно, даже не читая этой пьесы, Ахматова знала о ней и о её сюжете.

Не случайны и многочисленные эпиграфы и сноски, отсылающие (в разных редакциях) к самым различным авторам – от Жуковского, Пушкина, Байрона, Китса до Хлебникова и Элиота. Для Ахматовой в конце жизни чрезвычайно важно было, что, при видимой «архаичности» многих элементов своей поэтики, она существует в контексте модернистской культуры XX века, и её произведения рассчитаны на чтение с учётом опыта этой культуры. Поэтому, например, Ахматова не раз и не два упоминает в разных текстах Джойса