Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

И ничьих ожиданий Вася не обманул, остался, врачебный диплом получив, на кафедре организации здравоохранения, за кандидатскую взялся. Что-то там об идеологическом воспитании молодого врача. И наверняка защитился бы и в доценты вскоре вышел, очень ему зав кафедрой благоволил, ставку для него выбил, но тут крупно не повезло Васе. Девчонку какую-то, пьяный, хотел изнасиловать, руку ей вывихнул. Не бог весть какой криминал, да при таком Васином папаше. Но оказалась девчонка дочкой крупного партийного работника, был её папенька не по зубам даже Васиному, и скандал учинился такой, что даже прокурорские стены задрожали. Однако же как-то удалось Васе, тогда уже Василию Петровичу, не угодить на нары и даже сохранить партийный билет, лишь строгим выговором отделаться. Но из института пришлось уйти, и вообще на время скрыться из города. Не пропал, конечно, пристроился главным врачом небольшой больницы в районном городке, где отец его раньше правил балом. Но уже через два года вернулся, уже не на кафедру, но тоже главным врачом, теперь областного онкологического диспансера – папа был ещё на коне. Досталось ему во владение место хлопотное, но, кто разумеет, хлебное, ежели умеючи, – через недолгое время стал Василий Петрович одним из немногих, кто раскатывал по городу на своей черной «Волге» с блатными номерами, и вообще, как говорится, крепко ухватил бога за бороду. Поговаривали, что зовут Бережного в Москву, но что-то там у него не заладилось, а скорей всего он и сам не захотел, от добра добра не ищут, к тому же под надёжным папиным крылышком. Или, вариант, по известной присказке, где лучше быть первым.

А тут Горбачёв, перестройка, всё с ног на голову, с головы на ноги, не разобрать, все против всех, раздрай полный, с медициной вообще беда, всё разваливается, не то что лекарств – простыней в больницах не осталось, больных даже жидким супом не накормить. Но, известно, кому война, а кому мать родна. Перестроился Василий Петрович не худо. Каким-то остроумцем придуманный лозунг «куй железо, пока Горбачев» воплотил в жизнь. С прежним комсомольским задором ввинтился в это лихое бытие, все несомненные таланты его и тут оказались востребованными. Вскоре, тоже чуть ли не первым в городе, сварганил себе платную поликлинику, зажил лучше прежнего, домик себе устроил. Довелось Мигдалёву и поликлинику эту видеть, и домик трёхэтажный, подивился. Но, видать, то ли не может везти бесконечно, то ли бывает порой, что не всегда коту масленица, опять не пофартило Бережному. Упился, наверное, вседозволенностью, инстинкт самосохранения утратил. Подробностей Мигдалёв не знал, слухи ходили разные, но всё сводилось к тому, что затеял Бережной какие-то махинации с наркотой, перешёл дорогу какому-то матёрому зверю, за что и поплатился. Поплатился при чём всем – и поликлиникой, и домиком, и всем прочим. Тут уж и папа не помог бы ему при всех своих регалиях и возможностях, тем более что другие уже люди балом в городе правили. Былое везение не отказало Бережному лишь в том, что остался он в этих разборках живым и успел смыться из города. Вновь объявился вдруг года через три, не в Советском Союзе уже, а в ельцинской России. Где пропадал всё это время и чем занимался, никому, во всяком случае Мигдалёву, было не ведомо.

И что всех знавших его поразило, снова обосновался в бывшей своей резиденции, которая после всех передряг стала обычной бюджетной районной поликлиникой. Всего лишь рядовым врачом, онкологом, с соответствующей мизерной врачебной оплатой, которую и выдавали-то не всегда. Как он, не только без необходимой специализации, но и никогда прежде практикующим врачом не работавший, сумел такое провернуть, было не меньшим дивом, скорей всего кое-какие былые связи ещё остались. Это не говоря уже о том, что к больным, тем паче онкологическим, его нельзя было на пушечный выстрел подпускать. Те, кто знакомы были с этой подозрительной историей, полагали, что было это лишь первым шагом в задуманной Бережным какой-то многоходовой комбинации, ждали продолжения. И дождались. Правильней сказать, не продолжения, а окончания. И полугода не проработав, снова Бережной куда-то делся. И с тех пор в городе не появлялся. Доходили до Мигдалёва слухи, что фиктивно женился он на еврейке, эмигрировал по вызову израильских родичей, но на землю обетованную не прибыл, вынырнул в Соединенных Штатах. Будто бы там его кто-то видел. Так это или не так, достоверно известно не было, да и не очень-то Мигдалёва интересовало…

– Не пойму, – сказал Мигдалёв, – Вася Бережной ещё школьником способен был выгнать из школы своего классного руководителя?

– Не он, конечно, но из-за него. Он, вообще-то, всего один год у нас проучился, в последнем, десятом классе, и то неполный, со второй четверти. Отца его перевели сюда из района главным прокурором, Вася в нашей школе доучивался. Как издевался он над Адой Моисеевной, словами не передать.

– А ты попробуй, – усмехнулся Мигдалёв, – вдруг получится. Пирожки у тебя, подружка, как всегда обалденные. Ты почему сама не ешь, я ведь такой, что и один всё слопаю, потом вместо пирожков локти кусать будешь.

– Ты знаешь, – поморщилась, – вот вспомнилось сейчас всё это, до того тошно стало, всякий аппетит пропал.

– У меня не пропадёт, – ответил, – готов слушать. Наверняка нечто фантастическое.

И послушал. О том, как появился в Танином классе новый ученик, Вася Бережной, какое сильное впечатление сразу же произвёл, девчонки вообще замлели. И учителя были к новичку благосклонны, даже более чем, потому что оценки ему откровенно завышали. И привлекательность Васина была тут далеко не на первом месте – при таком-то, как у него, отце. В школе что-то утаить невозможно, вскоре все уже знали, что тянут Бережного на золотую медаль, и не только директор школы, но и городской отдел народного образования контролируют это. Девять предыдущих классов в том своём городке закончил он круглым отличником, и последний год должен быть решающим, без каких-либо осечек. Так же быстро в классе поняли, что или плохо готовится Вася к урокам, или способностей у него маловато, но на отличника он уж никак не тянет. Самые большие проблемы были у него с русским языком. Выявилось это после первого же классного сочинения. Ада Моисеевна поставила ему двойку. Да, знали все, что Ада Моисеевна учитель взыскательный, с кондачка у неё не проскочишь и ни для кого исключений она не делает, но чтобы двойку, Бережному… Проведали и о том, что её после этого вызывал к себе директор, воспитывал. Секретарша подслушивала, проболталась.