Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А рабочий день мой начался с визита в перевязочную Вадима Петровича. Привёз женщину, которой после вчерашней операции предстояло до перевязки сначала промыть брюшную полость растворами, антибиотиками, задействовать все эти капризные вводящие и отводящие трубки. Работа кропотливая, требующая хорошей согласованности между ним и мною. Я очень старалась. Не то чтобы меньше я старалась, будь на месте Вадима Петровича другой врач, но тем не менее. Хотелось, чтобы похвалил он меня?
Получала удовольствие оттого, что полезна ему? Что просто вместе мы, одним делом заняты? И в очередной раз получила возможность убедиться, какие замечательные, умелые у него руки.
Вот в чём, наверное, дело, – прозрела вдруг. – Я по-другому увидела его, потому что он профи хороший, мастер. Никакой тут нет ворожбы, ларчик просто открывается. Ведь когда человек умеет что-то лучше других, способностями своими выделяется, то не так уж существенно, какова его внешность. Сравнение, может, не самое корректное, но самые любимые актёры в большинстве своём отнюдь не красавцы и меньше всего заботит нас, хороши ли собой были, к примеру, Пушкин или Гоголь. Да и не эти классики, тот же Евгений Леонов или Евстигнеев, если речь вести об артистах. И раньше, до моего перевода в перевязочную, видела я Вадима Петровича лишь с одной плоской стороны, как луну в небе?
Спасительная мысль эта со многим меня примирила бы, если бы сразу же не затмила её другая: разве остальные наши доктора такие уж неумехи в сравнении с ним, не говоря уже о Леониде Михайловиче, который царь и бог? Однако ни к кому из них ничего похожего я не испытывала, голову себе не морочила. Нет, тут что-то иное, знать бы ещё из чего и в каком котле это иное варится. Неужели всё-таки?..
Мы уже закончили перевязку, руки вымыли, и я, ненавидя себя, сказала ему:
– Хотела вас попросить, Вадим Петрович. Вы меня заинтриговали этим вашим Давидом Самойловым. Дайте почитать, если его книги есть у вас, хоть на пару дней.
Он во все глаза уставился на меня, а я словно обрела способность читать его мысли. «Наверняка даром ей этот Самойлов не нужен, зачем попросила? Повод нашла, чтобы захороводить со мной? Для чего? И какие у нас вообще могут быть хороводы? Чувствует свою вину передо мной, что так нахамила, когда подурачился с ней? Нужен ей для чего-то, подлизывается?».
Вошли палатная сестра с санитаркой, больную увезли на каталке, мы остались вдвоём. И я – сейчас, подумала, или уже никогда, – отчаянно замолотила по застрявшему клину:
– Вы были правы, я не большая любительница поэзии, но мне… Но мне надо поговорить с вами.
– Говорите, я слушаю, – изобразил предельное внимание.
– Лучше не здесь.
– А где? – Явно не готов был к такому повороту, заморгал.
– Ну, например, мы могли бы после работы немного пройтись, если вы не против и временем располагаете, а я… ну да, а я взяла бы потом у вас Самойлова…
Боже ж ты мой! – тихо ужасалась, – это что же такое творится? Я открытым текстом назначаю ему свидание, навязываюсь. И кому? Человеку, с которым вчера ещё посчитала бы зазорным рядом показаться. Нет, это не ворожба. Это даже не блажь – самый настоящий сдвиг, как Мила любит говорить, по фазе. Чем иным объяснить, с каким напрягом жду сейчас его ответа, как важно это для меня. Да, важно, теперь уже не сомневалась…
И снова будто обрела я чудодейственную способность проникать в его мысли. Как лихорадочно заметались, заскакали они у него, налетая друг на дружку, сталкиваясь и разлетаясь, как силится он постичь, что всё-таки мне от него нужно, не промахнуться бы ему, не продешевить. Не продешевить, если вздумала я вдруг пофлиртовать с ним, Самойлов только предлог. И тут-то вся чехарда для него и начинается, потому как не может он не понимать, что нет у него шансов понравиться мне, и я ему это не так уж давно наглядно продемонстрировала. Или, чего в жизни не бывает, всё-таки есть они? Что знает он обо мне, кто я, какая? Сумасбродка, авантюристка, тайная нимфоманка? Или того похлеще – решила я, дрянь такая, покуражиться над ним, проучить, чтобы руки при себе держал? Спровоцировать – а потом с девчонками со смеху покатываться. С этих нынешних молодых выжиг станется…
Наконец заговорил он – тихо, взвешивая каждое слово:
– Ты хочешь просто погулять со мной, поболтать?
– Да, – выдохнула я.
– И только? – ступил осторожно на тонкий ледок.
Что я могла ему на это ответить? Тоже ресницами захлопала.
– И только? – уже настойчивей повторил он. Опять ответа не дождавшись, засопел, заговорщицки улыбнулся и взял меня за руку, легонько потянул на себя: – Так о чём это мы?..
И я поняла, какого бесценного стёклышка всё время не хватало в этой моей бредовой мозаике. От какой маеты вызволил бы меня Вадим Петрович, случись это раньше. И как мало нужно было, чтобы в один миг избавилась я от наваждения. Ему достаточно было лишь прикоснуться ко мне. Всё сразу встало на свои места. Я выдернула руку из его вспотевшей ладони, досадливо поморщилась:
– Ну зачем же вы так, Вадим Петрович? Вот взяли всё и испортили. У меня проблемы возникли, в самом деле хотела посоветоваться с вами, показалось вдруг, что вы как раз тот человек, который поймёт меня. Эти ваши стихи… А вы… Эх, вы… – Обескураженно махнула рукой и вышла из комнаты.
Шла по коридору, и так хорошо мне было, так легко, как давненько уже не бывало. Словно, вернувшись после дискотеки домой, сбросила наконец измучившие меня ненавистные тесные туфли. А ещё вспомнила о завороженной Миле, уезжавшей сегодня вечером в Железноводск. Не знала только, желать или не желать ей удачи…
Нелюбовь
Сегодняшнее дежурство доктора Мигдалёва удачно совпало с дежурством доктора Ореховой, что всегда скрашивало предстоявшую ночь. Любитель всласть, удобно выспаться, он и в былые годы не очень-то жаловал эти ночные хирургические бдения, а теперь, за полтинник перевалив, откровенно тяготился ими. Даже когда дежурство
