Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Святочный рассказ получается, да? – прежняя слабая улыбка. – Если вдруг вздумаете написать об этом, вряд ли поверит кто, разве что в жанре фантастики. Хотя известно мне, что такие случаи в вашей профессии всё же бывают. Я даже знаю, как это у вас называется. Инволюция. Я с таким названием рассказ читала в нашем региональном журнале. Между прочим, не последнюю роль он в этой моей истории сыграл, надежду какую-то подарил.
– И чем всё кончилось? – глупо спросил Мигдалёв.
– Неужели не видите? Жаль вот только, не узнал благодетель мой, что слово своё я всё-таки сдержала, в глаза ему не посмотрела. Делся он куда-то. Будто бы даже, слыхала, вообще из страны укатил…
Сестричка
Мысль сейчас выскажу банальнейшую. И в той же мере бесспорную, столетьями выверенную. Старым быть плохо. Во всём плохо, чего ни коснись. Нет у старости ни единого, что бы там ни вещали всякие радетели и доброхоты, преимущества. Ну не считать же таковым вероятность, к тому же, кстати сказать, всё менее реальную, что тебе в трамвае место уступят. Вот разве что возможность, долго прожив, увидеть внуков своих взрослыми. Впрочем, о такой удаче тоже однозначно судить не берусь, не в эмпиреях витаю, насмотрелся и наслушался вдоволь, затруднишься порой сказать, удача ли это. Мне, может быть, просто больше чем другим повезло.
Перечислить, хотя бы бегло, навскидку, самые подлые напасти, отравляющие жизнь старикам, – труд непосильный, да и бессмысленный. Что хрен, что редька. Но, конечно же, конкурентов себе здесь не знает здоровье. Верней, нездоровье. Беседуя о том – а куда ж от этих разговоров денешься, у кого что болит, как говорится, – с приятелями своими, такими же стариками, в одном мы всегда сходимся, два Божьих дара считаем самыми ценными, с любыми другими несравнимыми. Чтобы миновали нас две самых страшных человеческих беды: до последних дней ясный разум не утратить и никому в тягость не быть, не зависеть от чьей-то милости. Остальное, мол, пережить, перетерпеть можно.
Что тут скажешь? Можно, конечно, да не от тебя это зависит, выбирать-то не приходится, но когда вцепилась, ест тебя поедом какая-нибудь боль, лекарствам мало или вообще неподвластная, света белого невзвидишь. Какие уж тут дары, что угодно отдашь, лишь бы от неё избавиться. Сказал о боли «какая-нибудь» не случайно, потому что столько их, самых изощрённых, разнообразных, человеку в наказание дадено, что и сравнить не с чем. Старые болячки, новые болячки, ве́домые и неве́домые, «привычные» и «сюрпризные»… Пережить, перетерпеть…
А ещё – одиночество. С физической болью никакого будто бы сравнения, а достаёт ведь порой не меньше. У одиночества тоже всяких видов и подвидов, как кольев негодных в прохудившемся заборе. Тут многим на зависть мне повезло: и сын у меня есть, и дочь, и внуков двое. Не зачах мой род, и погрешил бы я против истины, сказав, что забросили они меня, не надобен им стал. Но живу, если кота не считать, одинёшенек, так уж выпало. Дочь с внучкой далече, в другой стране, зато сын с внуком при мне, и недалеко совсем – три остановки всего, пешим ходом меньше получаса. Видимся мы, правда, нечасто, навещают они меня совсем редко, перезваниваемся в основном. Верней сказать, это я им звоню, интересуюсь. Что, в принципе, логично: у меня времени свободного навалом, не в ущерб чему-либо, а они люди занятые, себе не принадлежащие, работают, учатся. Блажь как-то в голову мне пришла, настроение плохое было: а вот если не стану им звонить пока сам звонка от них не дождусь, сколько времени пройдёт, пока они обеспокоятся, сами инициативу проявят? Но не рискнул. Не то чтобы себе дороже, просто не раз уже в долгой жизни своей получил возможность убедиться в справедливости поговорки «меньше знаешь – крепче спишь». Сплю я, правда, в последнее время особенно, совсем худо, но речь сейчас не об этом.
Другая у меня жизнь теперь. Уже полтора года другая. С того дня, как не стало Поленьки моей. Если говорить об удаче, то человек я скорей удачливый. Как и у каждого, всяко в жизни моей бывало, когда больше везло, когда меньше, горького тоже хлебнул немало, но всё-таки совсем уже непоправимых, гибельных обломов не случалось, обошлось, более или менее ровно стезя моя шла, без крутых загибов. Раньше об этом как-то не думалось, это сейчас, долго пожив, убедился я, сколько и каких страшных бед может обрушиться на человека. Есть с кем и с чем сравнивать. Но один раз повезло мне редкостно, самая большая удача моей жизни. Встретилась мне Поленька, без малого полвека вместе прожили, и не было дня, когда бы хоть на долю секунды пожалел я об этом…
Нет теперь со мной моей Поленьки. Оказалось, что способен я жить и без неё, о чём прежде и помыслить не мог. Скажи мне кто тогда, полтора года назад, что когда-нибудь смогу, сумею не то что засмеяться – улыбнуться просто, святотатством показалось бы. Что буду я обыкновенно есть, пить, гулять, с кем-то общаться, чему-то радоваться, футбол по телевизору смотреть, из-за ерунды такой переживать… Но это другая теперь жизнь, совсем другая. Плохая. Очень плохая. И очень непростая. Во всех смыслах. Кое-как приспособиться к ней можно, вот только примириться с ней нельзя. А ещё когда не спится, когда хворобы цепляются, один на один ты с ночью… Утром порой глаза раскрывать не хочется, до того тошно делается, такие крамольные мысли в голову лезут – сам себя боишься. Уж лучше не думать об этом, не вспоминать…
Мне семьдесят семь. Много? Внукам, да и детям тоже, моим и не моим, наверняка видимся мы зажившимися стариканами, этакими Мафусаилами, дедами Ноевыми, существами едва ли не растительными. И потребности у нас, я не исключение, должны быть, соответственно, такими же вегетативными: ноги ещё носят, желудок еду приемлет, мочевой пузырь и кишечник худо-бедно с обязанностями своими справляются – чего ещё такому одру для счастья надобно? О том, чего нам ещё надобно и чего не надобно, мог бы я немало порассказать, но, повторюсь, не о том сейчас речь. И жаловаться не хочу. Не хочу и не люблю. К тому же по большому счёту жаловаться мне, если Поленьку за скобки вынести, грешно, многие позавидовали бы. Кабы не треклятые камни в
