Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

последний год. Потому-то ни Каменев, ни Зиновьев, выступившие на Втором всесоюзном съезде Советов, не захотели даже задуматься о каком-либо ином варианте НЭПа, нежели проводимый.

«Да, — вразумлял 30 января делегатов съезда Советов Каменев, — мы находимся в таком положении, что должны и хлеб, и уголь, и керосин вывозить за границу. Я скажу более того. Чем больше мы будем вывозить за границу этих продуктов, тем быстрее пойдет у нас дело восстановления промышленности и сельского хозяйства»380.

Так, наконец, один из членов «тройки» назвал тот единственный источник финансирования возрождения народного хозяйства, который вся «тройка» считала приемлемым, не нарушающим ни НЭПа в целом, ни «смычки» в частности. Который стал фундаментом расхождений с Троцким и его единомышленниками. Только экспорт, но никак не западные займы, концессионные договоры — по Красину. Не повышение налогов на нэпманов и крестьян — по Пятакову. «Социалистическому накоплению» по терминологии Троцкого и Преображенского может послужить лишь внешняя торговля.

Через день, 1 февраля, эстафету оправдания существовавшего НЭПа принял Зиновьев. «Наша задача, — продолжил Григорий Евсеевич мысль Каменева, — сводится в настоящий период… к следующим двум задачам. Во-первых, укрепить нашу государственную промышленность и, во-вторых, завершить буржуазную революцию в деревне. Завершить ее так, чтобы она одновременно послужила началом для действительного соединения с социалистическим строительством в городе»381.

Следовало ожидать, что далее Зиновьев и разовьет названные задачи, расскажет, как же их решить. Тем более, что впервые в экономической программе промышленность была названа первой. И все же докладчик не стал говорить о ней. Переключился на деревню, мельком заметил: одной из мер для завершения «буржуазной революции» в ней стало создание Сельскохозяйственного банка, призванного кредитовать крестьян и тем самым способствовать развитию их хозяйств. Ну, а есть ли и каковы другие меры? Об этом Зиновьев почему-то не сказал.

На том глава ИККИ с экономикой покончил. Заговорил об ином. О том, что не имело ни малейшего отношения к задачам и функциям съезда Советов СССР. Практически большую часть доклада посвятил более для него близкому, знакомому. Партийным проблемам.

Высказал крамольную для большевика мысль — о недостатках монополии РКП на власть. По мнению Зиновьева, многие группы населения, в том числе и рабочие, «при другом положении вещей были бы не в большевистской партии, а в какой-нибудь промежуточной или прямо меньшевистской… Не будь у нас монополии легитимности, эти другие группы пытались бы так или иначе самостоятельно выступать на политической арене, и от этого меньше вреда было бы»382.

Но тут же у слушателей должен был возникнуть вопрос: почему же такие фракции — эмбрионы партий — как «Рабочая группа», а ранее «рабочая оппозиция», «Рабочая правда» — душили в зародыше? По Зиновьеву же выходило, что монополия РКП на власть только и позволяет осуществлять диктатуру пролетариата, отказаться от которой невозможно ради верности марксизму383.

Лишь в самом конце выступления Зиновьев вспомнил, что делает доклад не на партийном каком-либо форуме, а на заседании верховного органа власти Советского Союза. Вспомнил и сказал скороговоркой, уложившись в шесть фраз, о том, с чего начал: «Основы НЭПа остаются всерьез и надолго. План у нас есть, план электрификации. Подвинтить гайки в области кооперации… Подкрепить кооперацию в духе социализма… Еще более базироваться на рабочем классе во всей политике. Смычку пролетариата и крестьянства еще более, без остатка, делать основой своей политики»384.

Когда Второй Всероссийский съезд Советов завершил работу, стало очевидным: на нем, впрочем, как и на Тринадцатой партконференции, любые рассуждения о народном хозяйстве оборачиваются ничем. Зиновьев, как и другие члены ЦК, так и не решился посмотреть правде в глаза. Не попытался поискать непроторенные пути. Те, которых все настойчивые требовала жизнь.

Ведь несмотря ни на что продолжалось сокращение штатов, как называли массовые увольнения: в металлопромышленности — в Ленинграде, на Урале, в Брянске, других городах и регионах; в текстильной — на московских и подмосковных фабриках; на шахтах Донбасса и Сибири. Продолжалось и закрытие предприятий, именуемое «концентрацией»: в Ленинграде, где все еще обсуждали необходимость знаменитого Путиловского завода; трех текстильных фабрик Москвы; одного из крупнейших в стране Макеевского металлургического завода.

Отсюда и рост безработицы, забастовки, о которых Зиновьев знал (или должен был знать) из ежемесячных секретных политических сводок ОГПУ, поступавших к нему как члену ПБ. Оказывалось, за минувший 1923 год насчитали 444 стачки со 163 тысячами забастовщиками, в январе 1924-го — 22, в феврале — 29, в марте — 19, а в мае — уже 43385.

Не меньшие трудности испытывала и деревня, о которой вроде бы пекся Зиновьев. Недовольство крестьян вызывала непомерная для большинства величина единого сельхозналога. «Бедняки и даже середняки после сдачи налога, — отмечала одна из сводок ОГПУ, — и внесения семссуд остаются без хлеба». Вынужденные употреблять в пищу суррогаты, зачастую питаться только овощами либо обменивая скот на хлеб. Переселяться преимущественно в Сибирь, уходить в города в поисках заработка386.

Власти пытались хоть как-то изменить столь тяжелое положение, но все предпринимаемые меры не меняли общего негативного настроения рабочих и крестьян. А все это происходило в мае. Тогда, когда РКП стала готовиться к проведению Тринадцатого съезда, грозившего новыми резкими критическими выступлениями делегатов, которые непременно поддержала бы оппозиция. И все же Зиновьев, готовя основной доклад съезда — политический отчет ЦК, так и не решился на откровенную характеристику дел в стране. Уделяя достаточно много внимания положению в народном хозяйстве, которым прежде никогда всерьез не интересовался, почему и не разбирался в нем, облек свою речь во вполне благопристойную форму. Снял ту самую остроту, с которой ему следовало говорить.

Начал Зиновьев тот раздел отчета, что относился к экономике, не с характеристики общей ситуации, отнюдь не благоприятной, а с того, где действительно имелись успехи — с роста концессий. Сообщил, что Главконцесском уже заключил договоры с 15 немецкими фирмами, с 10 американскими, с 17 британскими, а всего с 55. Рассказал и об иной форме сотрудничества с капиталистическим миром — о создании смешанных, то есть с участием советского капитала, обществ. Призванных заниматься преимущественно заготовкой и вывозом древесины: «Руссанглолес», «Руссголандлес», «Русснорвеглес», уже давших доход в размере 2, 5 млн рублей.

Более подробно остановился на экспорте хлеба, в минувшем году составившем 40 млн пудов, а в наступившем, но прогнозам, должном увеличиться в десять раз. Объяснил и причину того. Посевные площади достигли 81 % довоенных, то есть 70 млн десятин, а валовый сбор — 72, 5 % или 2, 8 млрд пудов. Только умолчал о не менее значительном: урожайность в Германии, куда и вывозили, главным образом, советский хлеб, в