Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теоретическая работа Сталина заставила Зиновьева, до тех пор полагавшего себя единственным в партии истолкователем идей и взглядов Ленина, сразу же засесть за собственный капитальный труд. Однако сумел завершить его более года спустя, в сентябре 1925 года. И тем фактически признал свое поражение. А, видимо, еще и задумался о своем месте и в «тройке», и в ПБ, и в партии.
1.
Еще одним сигналом, возвестившим о вполне возможной утрате лидерства в партии, послужило событие, происшедшее перед открытием Тринадцатого партсъезда. При решении — следует ли публиковать так называемое «Завещание Ленина», вскоре получившее официальное название «Письмо к съезду». Продиктованное якобы еще в период между 23 декабря 1922 года и 4 января следующего. Состоящее из трех фрагментов.
Первый не внушал никому опасений. В нем Ленин «советовал бы очень предпринять на этом съезде (12-м, который должен был состояться в апреле 1923 года — Ю. Ж.) ряд перемен в нашем политическом строе». Однако все перемены ограничивались предложением увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже до сотни», а также «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана, идя в этом отношении навстречу тов. Троцкому». Завершалась же диктовка, сделанная 23 декабря, надеждой, что «такая реформа значительно увеличила бы прочность нашей партии».
Такие рекомендации Ленина вполне можно было провести на съезде, не вызывая ни малейших возражений. Увеличить состав ЦК, насчитывавшего 40 человек членов и 17 кандидатов. Вернуться к пресловутому вопросу о Госплане, что происходило вот уже не один год. Опасность «Завещания» таилась не в том, а в диктовке от 24 декабря и 4 января. Ведь в ней содержалось то, что ни в коей мере не способствовало «устойчивости нашей партии», «предотвращению конфликтов небольшой части ЦК», к чему Ленин, по его же словам в «Завещании», всячески стремился. Наоборот, должно было привести к осложнению и без того непростых отношений не столько в ЦК, сколько в ПБ. Ведь второй фрагмент содержал вроде бы нелицеприятные характеристики нескольких, непонятно почему соединенных вместе людей (подробно об этих характеристиках см. выше, в главе 12-й — Ю. Ж.).
Никто не мог при всем желании объяснить ни сделанный Лениным отбор, ни сами характеристики. Может быть, все дело заключалось в параличе правой стороны, разбившего Владимира Ильича буквально накануне, 23 декабря? А может, спровоцировали его на жесткие и противоречивые оценки просто самая заурядная отстраненность от товарищей, незнание им или непонимание происходившего в партии?
Второй и третий фрагменты «Завещания» не имели ни подписи Ленина, ни каких-либо пометок, пусть даже сделанных непривычным почерком — единственной действующей левой рукой. Подлинность фрагментов удостоверяли только устные заявления секретарей Владимира Ильича — Володичевой и Фотиевой, к которым присоединилась Крупская. Тем не менее никто из членов Комиссии ЦК по приему бумаг Ленина, в которую входили Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин и нарком земледелия РСФСР, генеральный секретарь Крестьянского интернационала А. П. Смирнов, даже не попытался проверить подлинность документа. Между тем, достаточно было, не обладая знаниями криминалистов, просто проверить факт диктовки по «Дневнику дежурного секретаря», чтобы обнаружить вопиющий факт. За 4 января в нем не имелось записи ни о вызове Лениным стенографистки, ни о продиктованном им в тот день. Хотя бы в течение двух-трех минут. О том же свидетельствует и «Дневник дежурного врача» — не подтверждал заявления Володичевой, Фотиевой, Крупской391.
Несмотря на то, 18 мая 1924 года члены Комиссии ничтоже сумняшеся приняли из рук вдовы вождя машинописные листы последних работ Ленина, а в их числе и все фрагменты «Письма к съезду». А вместе с ними и письменное заявление Надежды Константиновны, в котором категорически утверждалось: «Среди неопубликованных записей имеются записки от 24–25 декабря и 4 января 1923 года, которые заключают в себе характеристики некоторых членов Центрального комитета. Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда»392.
И опять же членам Комиссии достаточно было затребовать «Дневник дежурного секретаря» и обнаружить запись от 25 декабря, полностью опровергавшую заявление Крупской. В тот день Володичева зафиксировала иное пожелание вождя: «На следующий день (24 декабря) в промежутке от 6 до 8-ми Владимир Ильич опять вызывал. Предупредил о том, что продиктованное вчера (23 декабря) и сегодня (24 декабря) (о расширении численности ЦК и первый фрагмент характеристик — Ю. Ж.) является абсолютно секретным. Подчеркнул не один раз. Потребовал все, что диктует, хранить в особом месте под особой ответственностью и считать категорически секретным»393.
Не приняв воли Ленина, выраженной столь однозначно, члены Комиссии пошли на поводу у Крупской. Постановили: «Довести эти документы до сведения партийного пленума ЦК с предложением довести до сведения партийного съезда». Через день, 20 мая, уже пленум по докладу Каменева, зачитавшего неопубликованные заметки Ленина, принял такое же решение. «Перенести оглашение, — указывало оно, — зачитанных документов согласно воле Владимира Ильича, на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат и оглашение по делегациям производится членами Комиссии по приему бумаг Ильича»394.
Почему же члены ПБ столь быстро и легко согласились с оглаской вроде бы компрометирующего их «Письма к съезду»? Да потому, что его содержание уже знали и ничуть не боялись, хотя и по разным причинам.
Сталина, как можно догадываться, обе характеристики, данные ему Лениным, вполне устраивали. Ведь они, хотя и предельно негативные, ставили его на первое место и в ЦК, и в ПБ, и, следовательно, в «тройке». И в то же время не задевали его самолюбия, ибо он ничуть не дорожил своим постом, не цеплялся за пост. Не случайно он с горечью писал еще 7 августа 1923 года Зиновьеву и Бухарину: «Для чего потребовалось ссылаться на неизвестное мне письмо Ильича о (генеральном) секретаре — разве не имелось доказательства тому, что я не дорожу местом и поэтому не боюсь письма (выделено мной — Ю. Ж.)». И добавил, явно имея в виду Зиновьева и Каменева: «Как назвать группу, члены которой стремятся запугать друг друга (если не сказать больше)»
