Мой Милош - Литагент «Новое издательство»

(Из книги «Хроники», 1987)

Богословский трактат

1. Такого трактата

Такого трактата молодой человек не напишет.Не думаю всё же, что его диктует страх смерти.Это – после многих попыток – попросту благодаренье,а еще и прощанье с декадентством,в какое впал поэтический язык моего века.

Почему богословие? Ибо первому – быть первым.

А первое – истина. И как раз поэзиясвоим поведеньем перепуганной птицы,бьющейся в прозрачное стекло, подтверждает,что мы не умеем жить в фантасмагории.

Лишь бы в нашу речь действительность вернулась.То есть смысл, невозможный без абсолютной точки отсчета.

2. Поэт, которого крестили

Поэт, которого крестилив деревенском приходском костеле,натолкнулся на трудностииз-за собратьев по вере.Тщетно гадал он, что там творится у них в голове.Подозревал окостенелую травму униженияи компенсацию племенными мифами.А ведь каждый из них, дети, нес бремя своей судьбы.

Противопоставлять «я» и «они» было аморально,

Ибо доказывало, что сам он считает себя чем-то получше.

Легче было твердить с другими молитвы по-английскив церкви Марии-Магдалины в Беркли.

Однажды, въезжая на окружную, откуда один поворотведет в Сан-Франциско, второй – в Сакраменто,

Он подумал, что придется написать богословскийтрактат во искупление грехасамолюбивой гордыни.

3. Не владею

Не владею и не хочу владеть истиной.

Мне пристало странствовать по окраинам ереси.

Чтоб уйти от того, что зовут спокойствием веры,а что попросту самодовольство.

Мои польские собратья по вере любили слова церковной службы,а богословия не любили.

Может, я был монахом в лесном монастыре,что, глядя в окно на разливы реки,писал свой трактат по-латыни, на языке, непонятномдеревенщине в бараньих кожухах.До чего же комично под кривыми заборами местечка,где роются куры в пыли среди улицы,рассуждать об эстетике Бодлера!

Приученный обращаться за помощью к Божьей Матери,я с трудом ее узнавалв Божестве, вознесенном на золото алтарей.

4. Простите

Простите, достопочтенные богословы, за тон, не подобающийфиолетовым вашим тогам.

Я мечусь и ворочаюсь на ложе моего стиля,ища, чтобы вышло удобно, не слишкомнабожно, не слишком по-мирски.

Должна найтись середина, между абстракциейи впадением в детство, чтобы говоритьвсерьез о том, что и вправду серьезно.

Католические догмы как будто на вершоквысоковаты, мы тянемся на мысках, и тогда на одинмиг нам кажется: видим.

Но тайна Пресвятой Троицы, тайна первородногогреха и тайна искупленияброней покрыты против разума,

Который тщетно стремится узнать историюБога до сотворения мира и когдав Его Царствии вышел раскол на добро и зло.И что из этого могут понять одетые в белое девочки,идущие к первому причастию?

Хотя и седым богословам это слегка чересчур,и они закрывают книги, ссылаясьна недостаточность человеческого языка.

Но этой причины недостаточно, чтобыщебетать о сладком Младенце Исусе на мягком сене.

5. Бремя

Этот Мицкевич, чего им заниматься, когда он и так удобен.

Превращен в реквизит патриотизма в поучение молодежи.

В консервную банку – откроешь: мигает кадрами мультикапро стародавних поляков.

И католичество – не лучше ль оставить в покое?

Чтоб сохранился ритуал окропленья святою водицейи празднованья святок и проводов покойниковна почитаемые кладбища.

Всегда найдутся такие, что будут его трактоватьсерьезно, то есть политически.

Никогда я, однако, не мерялся силами с теми врагамиПросвещения, что слышат, как дьяволговорит языком либерализма и терпимости ко всем иноверцам.Увы, ко мне относилась американская поговорка,порожденная недобрыми чувствами:«Раз католик, навсегда католик».

6. Тщетно

Боги или всемогущи, но, судя по миру, который

сотворили, не благи, или благи, но мир ускользнул

у них из рук, значит – не всемогущи.

Шестилетним я чувствовал ужас в каменном миропорядке.

Тщетно потом я пытался укрытьсяв разноцветных атласах птиц, толстощекий хранительКружка любителей природы.

Чарльз Дарвин, несостоявшийся пастор, с горечью огласилсвою теорию естественного отбора, предвидя,что она послужит дьявольскому богословию.

Ибо она гласит торжество сильных и поражение слабых,а это и есть замысел дьявола, потому-тоего и называют князем мира сего.

Всё, что бегает, ползает, летает, умирает, – доводпротив божественности человека.

Обратился я к анти-Природе, то есть к искусству,чтобы вместе с другими строить наш дом из звуковмузыки, красок на холсте и ритмов речи.

Ежеминутно в опасности, мы отмечали наши днина каменном или бумажном календаре.

Готовые к тому, что из бездны холода воздвигнетсядесница и унесет нас вместе с нашейнезавершенной стройкой.

Но веря, что кое-кто из нас получит дар, благодатьвопреки силе тяготения.

7. Всегда мне нравился

Всегда мне нравился Мицкевич, но я не знал – почему.

Пока не понял, что писал он шифром и что это принцип поэзии,дистанция меж тем, что знаешьи что выявляется.

То есть важно содержание, как ядро в скорлупке, а как станутиграть скорлупой, уже неинтересно.

Ошибки и детские планы искателей тайнызаслуживают прощения.

Меня высмеивали за Сведенборгов[27] и прочие небылицы,ибо я выходил за рамки рецептовлитературной моды.

Злорадной гримасой искривленные мордыпитекантропов, рассуждавших о моих суеверияхнабожного ребенка,

Который не хочет принять одно доступное нам знание —о взаимном сотворении людейи совместном сотворении того, что называют истиной.В то время как я хотел верить в Адама и Еву,изгнание из рая и чаянье возврата.

8. Ну да, я помню

Ну да, я помню двор в усадьбе Ромеров,где помещалась ложа «Беззаветный литвин».

И в старости я стоял на моем университетском дворикепод аркадами, перед входом в костел Святого Апостола Иоанна.

Какая даль, но я мог бы услышать, как возница щелкает бичоми мы из Тугановичей гурьбой подъезжаем к воротам именияХрептовичей в Щорсах.

Чтобы в самой большой в Литве библиотеке читать книги,украшенные рисунком космического человека.

Если пишущие обо мне перепутают столетия,я сам подтвержу, что был там в 1820 году,склонившись над «L’aurore naissante» Якоба Бёме,[28]издано во Франции, 1802.

9. Не по легкомыслию

Не по легкомыслию, почтенные богословы,занимался я тайным знанием многих столетий —но по боли сердечной, глядя на ужасы мира.

Если Бог всемогущ, Он может это позволить,только если предположить, что Он не благ.

Откуда границы его могущества, почему таков,а не иной порядок сотворения – пытались ответитьгерметики, каббалисты, алхимики, рыцари Розы и Креста.

Лишь сегодня теории астрофизиков подтвердили быих предчувствия, что пространство и времяотнюдь не вечны, но имели свое начало

В одной невообразимой вспышке, от которой пошлиисчисляться минуты, часы и веки веков.

А они занимались тем, что случилось в лоне Божестваперед этой вспышкой, или как появились Да и Нет, добро и зло.

Якоб Бёме верил, что зримый мир возникиз катастрофы, как акт милосердия Бога,желавшего упредить расширение чистого зла.

Когда мы жалуемся, что земля – прихожая ада,то вообразим: могла бы она быть настоящим адом,без единого проблеска красоты и добра.

10. Мы читали в катехизисе

Мы читали в катехизисе о восстании ангелов —что предполагало бы некие деяния в пред-мире,прежде чем зримый космос был сотворен,только так мы умеем мыслить, в категориях «перед» и «после».

Даже если б в пред-мире жили целые полчищаневидимых ангелов, только один из них,проявляя свободную волю, взбунтовалсяи стал предводителем мятежа.

Точно неизвестно, был ли он первым и самым совершеннымиз призванных к жизни существили же темной стороной Самого Божества,которую Якоб Бёме называл Гневом Божиим.

Так или иначе, ангел прекрасный и сильный обратился противнепостижимого Единства, ибо сказал «Я»,а значит, отделился.

Люцифер, носитель темного света, называемый он же врагом,сатаной, в Книге Иова он государственный обвинительв хозяйстве Творца.

Нету хуже изъяна в деле рук Бога, Который сказал «Да»,чем смерть, то есть «Нет», тень от волиотдельного существования.

Этот бунт – демонстрация собственного «Я» и называется похотью,concuspiscientia, а потом его повторили на земленаши прародители. Древо познаниядобра и зла могло бы, как это открыли Адам и Ева,называться древом смерти.

Грех мира мог быть изглажен лишь новым Адамом,чья война с князем мира сегоесть война против смерти.

11. По мнению Мицкевича