Кровь и серебро - Соня Рыбкина

ты так, значит, так оно и есть, – покорно ответила Морена. – Верю я тебе. Только ответь мне, Хильдим, зачем ты взял меня в жены?

– К чему задаешь ты подобные вопросы? – голос колдуна зазвучал недовольно. – Дому без хозяйки тоскливо было, – он словно бы повторил слова Матильды, – да и мне, признаться, тоже. Увидел я тебя как-то мельком в доме у твоего батюшки, да ты меня не заметила тогда; а князь, чай, в страхе был постоянном от слухов, что про меня ходили, недаром отношения добрые налаживал. Здесь так удачно, уж прости, и войско ханское подвернулось, я и решил помочь князю, однако он, как цену мою узнал, рассвирепел, ничего от его учтивости не осталось… Да выхода другого у него не было.

Морена промолчала.

– Покажу я тебе, пожалуй, сейчас зал, где мы с тобой пировать будем, и баню покажу, в нее дверь отдельная из двора ведет, прогуляемся с тобой по саду обязательно. Вот только хотел я предупредить тебя… Видишь вот ту дверцу узенькую в конце хода?

– Вижу, как не видеть!

– Ежели узнаю я, что ты случайным – или нарочным – образом решила посмотреть, куда ведет она, да проникнуть в восточное крыло – накажу, ох, накажу. Помнишь, что говорил я тебе на пиру? Рука моя на расправу легка, а предупредить я тебя решил для того, чтобы ты по неведению своему того не проведала, что тебе ведать не полагается.

– Зачем ты предупредил меня, Хильдим? Разве не так любопытство вызывают, соблазнами разными толкают жертву на грех?

– Что ты, милая, верю я в твое благоразумие; не станешь ты делать этого, коли милость моя тебе дорога.

Они спустились по лесенке и прошли к зале, которую упоминал Хильдим, но широкие столы и столовое серебро не занимали сейчас Морену. Шла она молча, ведомая колдуном, и думала лишь: что бы он ни хранил в комнате той, верно, придется разузнать об этом любыми доступными и недоступными ей средствами; должен был понимать это колдун, если слышал многое о ее натуре. Морене нужно было убедиться теперь, что ничего ужасного, о чем говорила Матильда, нет в той таинственной комнате за узенькой дверцей… но кабы не было там ужасного, разве стал бы он скрывать ее ото всех? Не ведала еще Морена, идя рука об руку со своим мужем, что теперь ничего уже не изменило бы того трепета и желания, что она чувствовала в его присутствии, как бы глубоко она ни старалась спрятать их; слишком сильны теперь были чары чернокудрого ворожея над сердцем и разумом той, что, казалось, уже долгую вечность назад считалась златоградской княжной.

V

После встречи со старухой Кикиморой в лесу на душе у Марила было неспокойно. Может быть, и удалось поганой старухе одурачить его спутников, но сам северный господарь видел ее насквозь; не укрылись от взора его ни глаза ее змеиные, ни кожа посеребренная. Дурным знаком было встретить подобное существо в самом начале пути, но Марил твердо решил не изменять своим намерениям. Дружина его спокойно переговаривалась с людьми златоградского князя, не ведая ничего о мятежном состоянии своего предводителя да о сомнениях, что терзали сейчас его душу. Да, старуха предрекла ему если не погибель верную, то поражение в борьбе с треклятым чародеем, но Марил никогда не был суеверен, никогда не доверял ворожеям и ведуньям, и предсказание это хотя и вызвало в нем бурю тягостных размышлений, сбить его с пути уже не могло. Можно сказать, никаких особенных приключений не случилось с ними больше по дороге к пристани; повторной встречи с Кикиморой они чудом избежали, порешив не заезжать в ее трактир. День был к ним благосклонен, а ночью они разожгли костер и уселись вокруг него, греясь и подкармливая друг друга увлекательными боевыми россказнями. Господарь мало участвовал в оживленной беседе своих соратников, разве что изредка вставлял пару едких слов, когда речь заходила о ратных подвигах того или иного воина; подобное бахвальство было знакомо ему не понаслышке. Морозный воздух окутывал их с головы до ног, но костры не позволяли забыться и окоченеть от холода; весело, задорно было княжеской дружине – знали воины, что скоро путь их будет окончен и возвратятся они домой, под крыло своего доброго господина, а господаревы люди вторили им, не задумываясь сейчас о будущих своих невзгодах.

Марил, пребывая в тяжелых раздумьях, смотрел, как вспышки огня расцвечивают в рыжину все вокруг, и виделись ему в костре образы небывалые, очертания неслыханные; казалось, из-за соседнего дерева вот-вот выбежит ырка или другая какая нечисть – тревожно было северному господарю. Никогда в своей жизни не чувствовал он страха, нравом трусливым не отличался, но теперь, едва прислушиваясь к проказливому говору дружинников, впервые ощущал он непонятный испуг, смятение охватывало его душу, а ужас подкрадывался откуда-то сзади, казалось, того и гляди вонзит ему в спину свой расписной кинжал. Да, непросто было сейчас Марилу, хотя и пытался он час от часа поддерживать бодрую беседу своих спутников; не поздно было еще, добравшись до пристани, взять курс не на Мертвую долину, а на родимое северное господарство. «Да, – подумал он, – дивно это, что море северное не замерзает даже в самые лютые морозы, словно подпитываемое неведомой обычному люду силой». Отсюда до владений Марила было всего несколько дней пути. Корабль уже с нетерпением ждал своего хозяина и не ведал, какой страшный путь уготовлен ему; впрочем, Марил собирался бросить якорь в ближайшем к долине поселении – оттуда надо было еще добираться на конях.

Соблазнился он мыслью одолеть окаянного колдуна, да только вот пороху маловато оказалось; странно даже было думать, что однажды он позволит какой-то старой ведьме одурачить его, запутать своими дурацкими предсказаниями, ведь никогда доселе не сомневался он ни в силе своей, ни в бесстрашии…

Когда с рассветом снова двинулись они в путь, даже коню Марила будто передалось это беспокойство; он поводил ушами, словно прислушиваясь к звукам леса, словно тоже казалось ему, что за каждым кустарником, за каждым деревом нечисть всякая скрывается. С ветки вдруг вспорхнула большая птица, взлетела высоко в небо и закричала; конь под Марилом вздрогнул, заржал – второе дурное предзнаменование дано было северному господарю. Ждал он теперь третьего, заключительного предзнаменования, ведь ясно уже было, что и оно не задержится в пути; ждал, чтобы после выдохнуть спокойно – решение было уже принято им в последний предрассветный час, хотя и далось нелегко. Кони дружинников также заржали беспокойно, перекликаясь, будто пытались что-то сообщить друг другу; увы, никто не понимал их языка.

Они остановились все-таки в кабаке в очередной деревеньке, встретившейся им. Дружинники сели в ряд, запросив питья и снеди; Марил поместился в углу стола, потягивая из чарки багровый напиток. До моря оставалось полтора дня пути; что их встретит там – спокойная водяная гладь или самая настоящая буря – он не знал. Крик птицы и ржание коня звенели у него в ушах, перекрывая обыденные звуки кабака; чудно это было, но теперь ему словно бы стало легче – погибнет он, значит, так тому и быть; выживет – порешит непременно бесовского прислужника, даже ежели стоить ему это будет всего на свете… Да и не осталось ничего у северного господаря: мать, сошедшая с ума, народ, который держал он в вечном страхе, считая, что страх всегда надежнее и вернее любви, – да жизнь его, которую теперь готов он был отдать за правду и справедливость, а единственной справедливостью казалось ему сейчас избавить землю-матушку от тлетворного чародея.

Все опасения его были напрасны; море встретило их довольно приветливо, насколько приветливой могла быть холодная, темная, почти черная вода; волны бились о берег – поток их горазд был свалить с ног любого, кто