Кровь и серебро - Соня Рыбкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впереди ожидала его гибельная Мертвая долина.
VI
Когда проехали они последнюю деревню, Марил еще издали увидел Мертвую долину – она простиралась на много верст вперед; чем ближе они подъезжали, тем сильнее накрывала их могучая, суровая тьма.
– Огня! – повелел Марил, и тотчас зажгли свои светочи его верные спутники.
«Вот и все», – подумал северный господарь.
Все, к чему он стремился и чего так жаждал, было здесь, у подножия ночи; тьма окутывала его бережно, осторожно, убаюкивала, ласкала своим дыханием, будто заранее обещала ему вечный покой и благодать. Но до покоя Марилу было еще далеко; сначала нужно было исполнить то, к чему он шел так долго, так мучительно последние двадцать лет; осталось сделать последний бросок, последний шаг в сторону неизвестности. Кто знал, что ждало его впереди, насколько правдивы были рассказы старой няньки? Казалось, где-то вдалеке промелькнула вездесущая ырка – та, что мерещилась ему еще в лесу; он вздрогнул едва заметно. Люди его были до странности спокойны – верно, примирились окончательно со своей долей. Это обрадовало господаря. Одинокая, на удивление слабая луна глядела на них с черного неба, звезд почти не было видно; светочи спасали их от полной темноты. При вступлении в долину они сначала не заметили ничего дурного; казалось, тьма была единственной опасностью, но чем дальше углублялись они, тем страшнее становилось. Вся долина будто состояла из костей – она была усыпана ими вдоль и поперек; среди этих костей можно было заметить голые кустарники, что простирали к путникам свои мерзкие руки-ветки, будто покрытые какой-то слизью и запекшейся кровью.
– Вспомни грехи свои, господарь! – прозвучало из мерзлой черноты. – Вспомни их и покайся, ибо лишь тому открыт будет путь до Одинокой скалы, чьи намерения чисты и безгрешны.
– Вы слышите, слышите этот голос? – спросил Марил у своих соратников; по его телу пробежала дрожь, и столь несвойственный ему страх снова пленил его сердце.
– Прости, господарь, но о чем речь ведешь ты – нам неведомо.
Дружина, в самых страшных боях испытанная, не могла его подвести, да и люди ханского посла вряд ли бы скрывать что-либо стали от Марила, скорее, испугались бы этого голоса так сильно, что скрыть и не удалось ничего.
«Удивительно, – подумал северный владыка, – неужто люди мои и ханские прислужники достаточно чисты, и лишь я один заслуживаю покаяния?»
– Чего хочешь ты от меня? – громко спросил он, как бы обращаясь ко всему сущему и небывалому; хотя и мерцали во тьме светочи, вдалеке ни зги было не видно.
– Я сказал уже тебе, господарь, чего мне надобно; не думал я, что ты можешь быть настолько непонятлив. Покайся, а иначе станешь горкой косточек, что видишь ты на земле, да кровью, поселившейся на голых кустарниках.
– Кто ты и как смеешь ты мне, северному господарю, указывать да угрозами в меня сыпать? – дух Марила окреп, осмелел, расхрабрился.
– Зря думаешь ты, что терять тебе нечего, что все равно пропущу я тебя; поганый ты человек, господарь, поганый и недостойный, а земли твои да успехи воинские – не твоя заслуга, но судьба, тебе предначертанная. По рождению тебе дано было право властвовать на северной земле, – продолжал суровый и, казалось, бесплотный голос, – но права этого не заслужил ты, а только лишь им воспользовался и злоупотребил положением своим. Не дивись, господарь, все мне ведомо, все известно – народ боится тебя, боится, но не любит, и многое отдал бы он, чтобы заполучить иного правителя.
– Не знаю я, кто ты, трус, что позволил себе такие слова о северном господаре молвить, – презрительно сказал Марил, – покажись, яви свою природу! Или боишься ты мне на глаза показываться?
– Гордыня твоя тебе погибель накличет, – голос зазвучал печально. – Совсем забылся ты, господарь, власть лютая испортила тебя, весь ты пропитался ею – властью этой да вседозволенностью, облик человеческий потеряешь ты скоро, и не я буду тому виной.
– Пропусти меня, знаешь ведь, что цель у меня благая – хочу землю людскую от злого духа очистить да княжну златоградскую, невесту свою дорогую, спасти.
– Поздно, господарь, княжны той нет уже на нашем свете.
– Нет на нашем свете? – повторил вслед за голосом Марил, бледнея. – Опять врешь ты, опять провести меня хочешь, бестия поганая?
– Вовсе нет, – голос звучал спокойно, будто не замечая бурных настроений господаря, – княжны нет больше, есть только жена колдунова – и невестой тебе она быть не может, ежели другому принадлежит.
– Сегодня ему принадлежит, завтра – мне. Тебе-то какое дело?
– Да мне, собственно, до княжны никакого дела и нет; стражник я Мертвой долины, тяжела моя доля; сколько таких упрямцев, как ты, погибло не по моей вине… Намерение твое, может быть, зла под собой не имеет, да только вижу я тебя насквозь, господарь, и тщеславие твое вижу, и честолюбие, и собственничество, заставляющее тебя идти на этот подвиг. Не знаю я, чего жаждешь ты больше: княжны или могущества, которое может даровать тебе победа над колдуном, только не получишь ты, боюсь, ни того, ни другого. Прекрасная Морена как была колдуновой женой, так ею и останется, и принадлежать тебе не будет, даже если телом ты ее овладеешь, а могущество… Могущество всегда ненадежно и тлетворно да плоды дает гнилые.
– Не тебе поучать меня, голос бестелесный, – взъярился Марил. – Было бы тело у тебя, проткнул бы его насквозь не задумываясь.
– Было оно у меня когда-то, – печально ответил голос. – Века назад я был как все люди, ходил по земле и горя не ведал; грешил, конечно, как не грешить, все мы таковы. Потом встретил я человека, который даром владел особенным – нищих привечал, болезных исцелял, чудотворцем был, одним словом. Раскаялся я в своих грехах, и он простил мне их, и стал я одним из ближайших его соратников. Не ведал я, что судьбой мне уготовано, но он, он ведал все – и предупредил меня.
Слаб я был духом, господарь, слаб и жалок – трижды отрекся я от него. Прощения мне не могло быть, да я прощения и не искал: пошел – и удавился, только после смерти ждал меня не покой, а муки вечные, предписанные всем страшным грешникам. Теперь я здесь как судья, должен выбирать, кому в живых остаться, кому – пасть замертво; старая кровь еще запечься не успевает, как новый грешник гибнет в землях этих, что я сторожу. Что в той жизни, земной, что в этой, господарь, кровь покрывает руки мои, кровь несмываемая, и люди гибнут по вине моей. Знаешь, скольких погубил я, за коими грешки водились, казалось, незначительные, – ложь мелкая, лицемерие перед вышестоящими. Говорят, Бог милостив, да только, господарь, милость Его границы имеет; вспомни, скольких загубил ты, скольких загубишь еще, неужели достоин ты прощения? Мы с тобой, верно, одинаковы, ведь деяниями своими ты Его предал не меньше меня.
Марил слушал этот рассказ, и жуткий холод сковывал
