Кровь и серебро - Соня Рыбкина

Не знаю, чем не угодил тебе так проклятый колдун, ежели, как ты говоришь, не только в княжне златоградской дело; но не стоит он жизни твоей – и жизни людей, тебе преданных.

– Не думаю, что разговор наш дальнейший принесет пользу, – холодно произнес Марил. – Ступай.

Милу вышел; он и сам понимал, что упрямого господаря разве что смерти переубедить удастся. Марил пригубил еще немного вина; картины прошлого замелькали перед ним. Двадцать лет минуло с той самой роковой его встречи с Хильдимом, но заморский ворожей не изменился ни капли; нежным и юным оставалось его красивое лицо, будто не прошло и дня; тело его все так же было стройным и гибким, будто молодое дерево, да и наглости не поубавилось в его бесовской натуре. Марил скрипнул зубами от злости; в то время как сам он с каждым днем неизбежно приближался к путешествию на тот свет, кожа его становилась все грубее, а сила воинская неизменно покидала шаг за шагом его нутро, ворожей только бахвалился своей почти девичьей красой и даром своим колдовским, серьгами бирюзовыми бренчал; беды все были ему нипочем. В то время как Марил защищал земли свои, бился и воевал за свою честь господарскую, колдун наслаждался покоем в южных чертогах, ни одна битва не коснулась его, ни один воин не посмел бросить ему вызов, ведь знали все от мала до велика – первый, кто посмеет ступить в его владения, потеряет облик человеческий.

«Защитил себя хитроумный бес, – думал Марил, – душонку свою трусливую спас, да только от меня ему, черту поганому, не спрятаться! Знаю я, как выманить его из уютного гнездышка; он еще на коленях будет стоять передо мной и молить о пощаде!»

Честолюбивые мысли одолевали Марила, но до их претворения в жизнь было еще ох как далеко. Ханский наместник ждал его впереди – и неизвестно, какую участь он ему уготовит. Марил коснулся объемного серебряного перстня на безымянном пальце – когда-то, в старые добрые времена, перстень принадлежал его отцу. Он вспомнил мать – какой она была, когда сам Марил был еще мальчишкой… Всегда скромная и тихая, она боготворила его отца и подчинялась ему беспрекословно – да и отец, казалось, любил свою маленькую жену сильнее, чем обычно принято у господарей, – только горился, что она не может больше иметь детей. Марил мечтал иметь жену, похожую на мать, и готовился уже усмирить бунтарский, как слышал он, нрав княжны, но не ему было это суждено. Он смотрел на нее тогда, на пиру; смотрел, как она покорно выходит из зала, ведомая колдуном; смотрел, как она боится поднимать на него глаза и заливается румянцем, когда он обращается к ней, – красота колдунова еще ни одного человека на свете не оставила равнодушным. Иногда Марил думал: действительно ли Хильдим так хорош собой или все дело лишь в умелых чарах? Красота эта вызывала в северном господаре приступы черной злобы. Где это видано, чтобы муж бравый обладал подобными чертами! Чтобы были так насурьмлены его брови, чтобы волосы в локоны тяжелые собирались, чтобы глаза синие сверкали из-под длиннющих ресниц! И руки у колдуна ведь белые, нежные, будто меча никогда в жизни своей не видали, пальцы тонкие, да и сам он, хотя и широкоплеч, изящен до невозможности! Марил аж сплюнул от злости, до того гадко ему стало при мысли о колдуне.

Следующая ночь была спокойной; луна, освещая седые волны, заглянула и к Марилу, как бы подбадривая его. Все вздохнули с облегчением – казалось, на какое-то время небеса даровали им долгожданный покой, и только Милу никак не мог забыть о дурных знаках, полученных ими в пути. Понял он уже давно, что переубедить северного господаря ему не удастся, хотя и не оставлял надежды, что тот сам выберет единственную верную дорогу; впрочем, с каждым часом, что они приближались к ханским землям, надежда истончалась и становилась все призрачнее.

«Если даже меня, слугу своего преданного, он слушать не желает, кто сможет наставить его на путь истинный?» – думал Милу.

Даже под угрозой страшной смерти, даже во время самой невыносимой пытки не сознался бы Милу господарю, что тоже видел истинное обличье старухи Кикиморы. С детства внушали Милу, что колдовства не жалуют теперь на земле, что дар свой прятать надо, и Милу впитал это с молоком матери. Сколько раз за последние двадцать лет спасал он жизнь господарю при помощи дара своего – и как тяжело ему было хранить это в тайне! Но знал верный пес господарев, что из-за того ворожея синеокого ненавидит Марил все колдовское, что грозится весь род чародеев истребить; не мог рисковать Милу, не мог рассказать господину правду. Марил доверял ему и любил его как брата родного, хотя никогда в том и не признался бы; росли они вместе, вместе закалялись в боях, и помощь Милу должна была оставаться тайной; благо господаря было для него важнее возможности открыться. Знал Милу, что на смерть его господарь если и не отправит, то навсегда придется покинуть ему северные земли, и останется Марил без главного своего защитника. Этого Милу допустить не мог.

Когда ханская земля показалась вдали, Марил, казалось, был уже наготове. Понимал он все риски, догадывался обо всех злоключениях, что могли подстерегать их во владениях хана, но было уже поздно. Луна подсказала ему верное направление, как бы утвердила его в правильности собственных намерений. Чародей должен был погибнуть; нечего земле носить такое зло – и такую поистине колдовскую красоту.

Полдень уже расцвел и во всем своем великолепии окутывал путников, когда они сошли с корабля. В ближайшем же трактире, где они решили отдохнуть и подкрепиться, их взяли люди посла; чужеземцев здесь определяли с полуслова.

– Странно, что люди твои еще на пристани нас не схватили, – сказал Марил послу, и легкая усмешка тронула его губы.

– Мне и самому это странно, – последовал ответ. – Все, к этому причастные, будут наказаны.

Говорил посол на северном наречии чисто, но было в его голосе что-то, отличавшее в нем иноземца; узкие глаза смотрели на Марила с подозрением.

– Откуда пожаловал ты, милостивый господарь, куда путь держишь?

– Из северных земель, – отвечал Марил.

Златоград он благоразумно не упомянул.

– Путь держу, – продолжал он спокойно, – в Мертвую долину, а оттуда – к Одинокой скале.

– Храбрец ты, господарь! – подивился ханский наместник. – И ради чего ты на подвиг этот идешь – и людей своих гонишь?

– Благое дело совершить хочу; землю от одного колдуна бесовского избавить.

– Чем же так не угодил он тебе?

– Невесту мою украл, – Марил ни слова не сказал о том, что причина крылась не только в княжне.

– За невесту биться похвально, – сказал посол. – Никто не имеет права отбирать то, что тебе принадлежит.

– Дары я тебе привез со своей земли, – сказал Марил, чуть поклонившись.

– Благодарю, господарь; слуги мне их передадут, а тебе я, пожалуй, дам часть людей своих, чтобы сопровождали тебя на твой подвиг. Желаю успеха.

– Прости мне то, что поведаю я сейчас, но слышал я много ужасов всяких, что сказывают о тебе, а ты мне кажешься человеком правильным и великодушным.

– Не могу сказать ничего о собственной правильности, – усмехнулся посол, – но что касается великодушия, есть вещи, которые восхищают и трогают меня – к примеру, смельчаки, готовые на любой подвиг. Здесь нет ничего удивительного. Предлагаю я тебе, господарь, отдохнуть, откушать хорошенько и провести ночь в моих владениях; не бойся, ничего дурного с тобой не случится – ежели хотел бы я умертвить тебя, не стал бы здесь долго разглагольствовать.

Марил скрепя сердце согласился; все же неспокойно ему было в посольском доме. Отвели его в богатые покои; Милу расположился по соседству. Хотя и терем занимал посол, внутри мало что осталось от обычного убранства; все пространство заполняли восточные