ЛитПремьера: Современная малая проза - Журнал КЛАУЗУРА

Он помнил, как сам конспектировал мейерхольдовское:

– Актеру не следует специализироваться. Подразделение актеров на амплуа все дальше и дальше уходит в область преданий. Пока еще приходится нам, актерам, запасаться сценическим паспортом с обозначением звания (амплуа), потому что не все ценности переоценены. Мне нужны артисты нового жанра, сущность какового в импрессионизме и мутных контурах.

Наверняка и она учила знаменитую формулу Станиславского:

– Если он герой – ищите в нем плохое, если он злодей – ищите, в чем он хорош.

Время нонконформизма прошло, и теперь Владимир только наедине с собой задавался вопросом:

– Неужели это и есть реализм, многогранность человека? Уж если в злодее искать хорошее – придется по времени спуститься до младенчества: может быть, тогда у него были хороший аппетит или хороший стул?

Отчего бы не предположить в человеке – цельность характера? Ведь человек – выстраивается как-то, есть в нем главная тема, главная линия. Это хорошо видно на узловых моментах выбора…

Но, негласно, амплуа остались. Ведь понималось, что контрабасист, хоть самый гениальный, не сыграет партию скрипки!

Ей было указано: ingenue.

И эта роль – Машенька – её! Как для нее написана, ложится на ее амплуа.

И шепоток за спиной, шипящий и завистливый:

– Сыграла саму себя. Кто ж себя не сыграет!

Они не понимали, что это, по сути, не обвинение, а комплимент! И она этого не понимала, горько плача по ночам, как раненая.

Ее богиней была – Алиса Георгиевна Коонен. Не ingenue – амплуа, которое быстро, чуть повзрослеешь, кончится, а – трагическая актриса!

Когда царица сцены проходила высокими коридорами театра – взгляд нельзя было оторвать от ее далекого от земных забот лика, от безупречно прямого стана, дивной походки. В театре о ней ходили легенды, передавали друг другу, что в Париже сам Кокто восхищался ею.

А дальше в дневнике пошли записи о репетициях в чеховской «Чайке». Ей впервые дали главную роль. Она играла Нину Заречную.

А вот это уже было интересно. И даже полезно: ведь и ему пообещали роль Треплева в запланированной постановке.

Дневник донес споры Юрия Александровича с тогдашним мхатовским режиссером Сахновским. Тот считал, что Нина как актриса – бездарна.

– Но если исполнительница решит, что она должна играть бездарность, то ее Нина будет неинтересна зрителю, и судьба ее станет для него неважной.

Она играла Нину, талантливую, но неопытную актрису, и играла ее с оглушительным успехом… всего только девять раз.

Она жила там, у озера, где убили чайку.

Она любила Тригорина – старого потрепанного в любовных баталиях актера N. (так она обозначила его в своих записях), она их уже не различала. Театральная роль стала ее реальностью, заменила ей жизнь. Но ведь режиссеры сами когда-то этому учили: нельзя сыграть любовь, не найдя в партнере – артисте симпатичных тебе черт. Ищите за что любить, иначе провалите роль!

А таинственный N. сам услужливо подсказывал, за что можно его полюбить. «Вливал ей сладкий яд признаний». И Завадский испугался чрезмерности ее любви. Он и в жизни боялся чрезмерности, а на сцене считал ее просто дурным тоном. А то, что ее Нина нравится публике – так публику нужно воспитывать, прививать ей вкус.

Исполнитель роли Тригорина оправдывался:

– Ее приняли в театр как ingеnue, она так и понимает роль, но ведь Заречная – отнюдь не tres naif!

Кажется, N. владел и французским. Наверно, к его изучению подвигла когда-то настоятельная необходимость: все-таки «язык любви», как еще Ломоносов определил.

Опытный Ловелас старательно обошел главную причину: ему прямо в его гримёрной учинили допрос. Допрос вела заслуженная артистка N.N., почему-то считавшая, что имеет на него (и на допрос, и на самого допрашиваемого) все права. А надо признаться, что актер N. страшно не любил сцен и брезгливо их избегал, а полагая их непременной составляющей семейной жизни – так же избегал и последней.

И режиссер отдал роль молоденькой актрисе, только окончившей театральную школу. Была у него эта слабость – он легко поддавался влияниям. Начинал сомневаться. Под воздействием оброненной фразы начинал переделывать в уже завершенном спектакле.

У него появились свои резоны: новенькая не будет столь страстной просто в силу своей неопытности, столь пугающе страстной.

Он даже не заметил, что в стремлении этом только оттолкнулся от совета N., а пришел к первоначальной точке.

Но он не был недобрым. Увидев ее помертвевшее лицо, произнес извиняющимся тоном:

– Я Вас не отстраняю. Работайте.

И она – работала! Она перечитала всю переписку Чехова с Ликой Мизиновой с 1893 по 28 января 1900года. А затем – Чехова с Игнатием Потапенко.

Она всматривалась в большой групповой снимок на чьей-то даче, где самыми красивыми среди всех были 30-летний Чехов и 20-летняя Лика Мизинова.

Она думала об их неудавшейся любви.

«Кукуруза души моей!» – нет! она бы не хотела получать письма с таким обращением, хотя за этим, может быть, стояла простая застенчивость?

Но стеснительность эту вряд ли бы угадала юная девушка Лика.

У Чехова она любила только три рассказа, щемяще-грустных; рассказы о несбывшемся счастье:

«Мисюсь, где ты?» в «Доме с мезонином», «Но не цвести цветам поздней осенью!» в «Цветах запоздалых» и прощанье в вагоне в рассказе «О любви».

А в «Чайке»?

Она писала о чужой сценической драме в своем личном дневнике, где Лику она увидит Ниной, Потапенко – Тригориным. А Треплева? Неужели Чехов зашифровал себя? Почему в письмах он не сумел выразить свою любовь, а в пьесе – это было так пронзительно! А когда он узнал о замужестве Лики – о, одна его реплика говорит о незажившей ране. Пусть не ране – царапине. На сердце и царапины не заживают.

И как Треплев, начинающим писателем он тоже был беден, унижен, плохо одет. Это – при его вкусе! Но об этом в жизни ни с кем не говорят, это нечаянно открывается только в творчестве.

Она читала о «Чайке» всё. И всё прочитанное претворяла в свои домашние мизансцены. Ведь он сказал ей: «Работайте.»

И еще она знала, КАК он сам работает, вникая в малейшие детали.

Но у Кони о «Чайке» – как понимать? «Как верно житейски, что не она, Чайка, лишает себя жизни, а молодой человек, который живет в мире и ничего не понимает, зачем и к чему всё кругом происходит…»

Она чувствовала, что запутывается…

Как не понимает? Константин понимает Нину как никто, как понять может только по-настоящему любящий человек. Он знает, что такое любовь, знает из собственной жизни. Понимает, что Нина любит так же, как он, и значит, надеяться ему не на что. Потому что любит она так же навечно – но не его.

«Личная жизнь Нины не удалась совершенно. Сцена? Еще хуже. Бывали моменты, когда она талантливо вскрикивала, талантливо умирала, но только моменты»

Но и у плохих поэтов, случается, попадают две-три строки прямо гениальные.

Но любят ведь не за успехи! Будь Нина талантливой актрисой, удачливой женщиной – разве бы он любил ее больше?

Он любил ее самой совершенной любовью – когда любят просто человека, сочувствуют всем его бедам и горестям, почитают за счастье их облегчить и разделить.

У второго режиссера она получала иногда второстепенные роли, потом – роли без слов, потом – только в массовках. А Юрий Александрович как-то виновато обходил вопрос о «Чайке».

Она утешала себя:

– Он сказал: «Работайте! Я Вас не отстраняю».

Она еще не знала, что роль, слишком прилежно разучиваемая, не становится звездной.

Она лишается непосредственности, того самого ingenuite, которое она так старательно изживала в себе. Она становится слишком сделанной. Нельзя на двадцатом дубле говорить: «Я люблю Вас» с той же непосредственностью и искренностью как первый раз.

Владимир дочитал последний листок. В конце концов все мы достигаем своего идеала. Ее идеалом было – стать трагической актрисой. Разве она не стала ею?

Анатолий Казаков. «Святодавнишняя Русь!»

Рассказ

За рулём своего нового автомобиля «Жигули» ехал Евгений Курочкин. Его привычная трасса до города Сарова почти везде была прямая. Ям на пути не было, и это было уже довольно сносно для наших российских дорог. И кто знает, может, и от этого настроение у Евгения было какое-то окрылённое. Жена Клава слегка недоумевала: «Чего это ты сегодня весёлый такой?» Но он на расспросы любимого человека только чему-то улыбался.

Город Саров считается кладезью русской науки – и поэтому был закрытым городом. Зарплаты научным людям по российским меркам платили немалые. Недалеко от города, вдоль дороги, образовался рынок. В сам же Саров, в силу его секретности, не пускали, – и люди со всех окрестных сёл и деревень везли на этот рынок сельхозпродукцию. И были благодарны судьбе за то, что городской саровский люд всё скупал. Вот на этот рынок и возил Евгений мясо, в основном свинину, которую тоже, как и многие, ездил и скупал по деревням. Потом с женой, стоя за прилавком, бойко и умело всё распродавали. С помощью такого прибыльного дела жили хорошо. Да и детей материально обеспечивали. Купили дочери квартиру в городе Арзамасе. Но дочь Наташа с сыном Игорьком почти всегда жили на селе с родителями. Потому, как муж, работая на военном заводе, часто был в командировках. А ей было скучно в городе одной с сыном. Да и не могла её душа привыкнуть к равнодушно-многолюдному городу. Сын же у Курочкиных проходил срочную службу и служил неподалёку. И его, по возвращению из армии, тоже ждала квартира. Дочь с сыном не могли нарадоваться на своих тружеников родителей.