Я украл чужую жизнь - Алексей Андреевич Корнелюк

виллах, шопинг, дорогие автомобили, рестораны. Водила то и дело поглядывал в мой телефон и наверняка жалел, что попросил лишь 350.

Дорога стала ухабистой. Подняв голову, я заметил, что мы съехали с улицы Выборной и проезжали уже по дворовым улочкам.

– Брат, ты показывай куда.

Первое время я направлял, давая команды – «свернуть налево», «затем направо», а как впереди увидел чёрную полоску дыма, что-то внутри меня надломилось.

Чем сильнее мы приближались к моей даче, тем отчётливее я понимал, что остаток дыма поднимается именно с моего участка…

Глава 19

– Брат, тут никак не проеду, а если проеду, то бампер оставлю…

Я молча вышел и быстрым шагом направился в сторону дыма. Всё вдруг стало неважным, есть только эта истоптанная тропинка между участками, шелест листьев под ногами и чёрный дымок, тянущийся к небесам.

Тропинка сузилась, и, проскальзывая глубже, я исцарапал руки сухими ветками вишни.

Земля под ногами ещё тёплая, местами влажная, и только когда я свернул за забор, увидел ручьями исчерченную землю. Вода была повсюду, пахло жжёным деревом. Я ускорил шаг, не глядя ступая по лужам. Затем перешёл на бег, и от ног полетели брызги, всё больше ощущался запах гари. Впереди возле моего участка столпотворение, человек 50, не меньше. Закололо в боку, но не от усталости.

Вклиниваясь в кучу-малу, я попал в непрекращающийся гул голосов, роптание старушек, споры мужчин и выкрики женщин, бегающих за детьми. Пробираюсь дальше, втискиваюсь между плотными рядами садоводов. Наступают на ногу – не больно. Толкают – не страшно. Ещё чуть-чуть, ещё ближе протиснувшись между пузатым мужиком и женщиной, зажавшей подмышкой маленького пса, я вышел в первые ряды и замер.

Груда почерневших деревяшек, сломанные балки, под которыми ещё тлели угли. Шиферная крыша разбросана по участку, от бани остался догорающий вигвам. Пепел, как порхающие мотыльки, оседал на одежде, волосах, и только сейчас я заметил, что плечи садоводов серые, как мартовский снег.

Снова наступили на ногу, основательно так, полным весом в калошах. Отдёрнув ногу, я побежал вперёд, на бегу смахивая ленточки.

Схватили за плечо.

Повалили на землю.

Два мужских лица склонились надо мной и что-то кричат.

Я их не слышу, вижу лишь лица, перемазанные сажей и пеплом.

Не сразу доходит, что это пожарные.

Спина мокрая, кто-то встал на волосы. Больно, на этот раз БОЛЬНО!

Я вырываюсь из рук и снова бегу в дом, меня с силой оттягивают назад.

Я плачу. Единственное, что осталось от моей семьи, покрыто гарью…

– Вы родственник? – доносится до меня с запозданием голос одного из пожарных.

Я смотрю сквозь него.

– Вы родственник погибшего?! – повторяет он.

Мои глаза стекленеют, из лёгких будто выкачивают воздух.

Пожарные переглядываются, я смотрю им за плечи и вижу, что стоит скорая. Одна дверь распахнута, на носилках тело, укрытое простынёй.

Убираю чужую руку со своего плеча и, встав, бегу со всех ног.

Сзади шум голосом вдруг перерастает в единый возглас удивления.

Я перепрыгиваю через доски, несусь к скорой, запинаюсь о что-то, падаю на колени, лицо бороздит мокрую кашицу земли.

Снова хватают, поднимают рывком, и навстречу бежит медбрат. Лицо уставшее, глаза испуганы. Или это моё уставшее землистое лицо отражается в его зрачках.

Пожарные спорят, медбрат что-то спрашивает, моя челюсть подрагивает.

Он качает головой, снова слышу вопрос про родственника. Кто-то говорит, что ему жаль.

Я повисаю на руках пожарных. Они отпускают, колени приземляются в примятую, залитой водой траву.

Всхлип. Передо мной захлопывают дверь.

Водитель бросает тлеющий чинарик под ноги.

На моих глазах рушится мир. Всё, что у меня было, сгорело, а моё тело, а точнее, что от него осталось, едет в морг.

Я обмяк, опустил голову на грудь и зарыдал.

Глава 20

Внутри сгущалась тьма. Я чувствовал себя заблудшим призраком, по ошибке выбравшим не то тело. А то тело? Оно обуглено, лежит в холодном морге.

Я сидел в закутке, прислонившись спиной к деревянному забору и спрятавшись от посторонних глаз. Мокрая спина давно высохла, да вот щёки всё никак не высохнут от солёных слёз.

Зеваки потихоньку расходились. Для них это лишь очередная глава, зарубка в памяти, история, о которой они изредка будут вспоминать за столом, чтобы навеять ужаса на слушателя. Для меня же это вся жизнь, от которой остались лишь угли.

Ноги чёрные, все в грязи. Ковыряя пальцем налипшие корки, я заметил, как ко мне медленно ковыляет старичок. Узнал я его сразу, но вида не подавал, лишь шмыгнул носом, когда он подошёл близко. Разглядывая меня, он не решался говорить, а лишь раскачивался на ветру, держа перед собой фуражку. Я поднял глаза. Старичок улыбнулся, спрятал кепку за спину и медленно, хрустнув коленями, сел рядом. От него пахло сеном и старостью, впрочем, как всегда.

Дедок – это Валентин Степанович, местный охранник. На вид ему лет 80, а сколько на самом деле – даже не знаю. Кожа на руках тонкая, дряблая, вены синющие торчат, как дождевые черви.

– Вы знакомы были? – подал голос старик.

Я кивнул.

– Хороший парень был, тихий…

Людей почти не осталось, разве что те двое стоят, мнутся возле обломков.

– Я знал бабушку и дедушку того мальчика. – вдруг сказал он, и меня аж прошибло.

– Да?

– Да. Давно это, правда, было, но что помню, так это как они бережно к огороду относились – каждый кустик на своём месте, все грядки прополоты. Обход делаешь и глаз радуется.

Я задержался взглядом на тех двоих, что остались. Они как-то подозрительно себя вели, о чём-то переговаривались и спорили.

– Вы близко были с ними знакомы?

– Что ты, нет. – дедок глухо засмеялся. – Петрович сам по себе был – летом на огороде с утра до вечера, а если устанет, то в машине своей ковыряется.

Я прищурился, подавшись вперед. Один, тот, что подлиннее и худой, как шпала, толкнул приятеля в грудь и, подняв с земли камень, кинул его на участок.

– … у Петровича москвич был небесно-голубого цвета и всегда такой чистый, аж сверкал…

– Извините, пожалуйста. – перебил я сторожа. – А вы, случайно, не знаете, кто там стоит?

– Где? – смутился дедок и сощурился так, что лицо в одну сплошную напряжённую морщину превратилось.

Я показываю на тех двоих.

– Так ведь я, сынок, плохо вижу уже. Очки я на веранде оставил.

Я быстро протёр руки и оттолкнулся.

– Извините меня, я пойду, Валентин Степанович.

Сторож аж в лице поменялся. Губы