Рассказы и повести - Виктория Токарева

- Миша! - тихо раздалось за спиной.

Мишка оглянулся.

На другой стороне базара стояла Танька Канарейкина. Платье на ней было разорвано, будто ее рвали сорок собак. На голове повязана косынка по самые брови, как у Маланьи.

- Я с поезда соскочила, - объяснила Танька свой вид.

- А я - во! - Мишка приподнял кепку и показал Таньке свою бритую голову. В порядке упрека.

- И я - во! - Танька стащила с головы косынку и показала Мишке свои волосы. Они были выстрижены ножницами, выхвачены в разных местах как попало.

- Ой... - у Мишки вытянулось лицо. - Ты чего это наделала? На кого ж ты стала похожа?

- На тебя.

Они стояли и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Обманутый неподвижностью воробей подлетел к Таньке и сел на ее плечо.

Сержант Ефимов правильно оценил ситуацию, положил метлу и отправился досыпать.

Говорят, что молодость - самое смутное время. В молодости не понимаешь: зачем пришел на этот свет? Зачем живешь?

Это не понимаешь и потом. Только догадываешься...

НИ СЫНУ, НИ ЖЕНЕ, НИ БРАТУ

В девятом "Б" шел классный час. Классная руководительница Нина Георгиевна разбирала поведение и успеваемость по алфавиту. Александр Дюкин (сокращенно Дюк) был на "Д", и поэтому до него очередь дошла очень быстро. Еще никто не утомился, все спокойно сидели и внимательно слушали то, что говорила Нина Георгиевна. А говорила она так:

- Дюкин, посмотри на себя. Уроков ты не учишь. Внеклассную работу не ведешь. И даже не хулиганишь.

Все было чистой правдой. Уроков Дюк не учил. Внеклассную работу не вел, у него не было общественной жилки. В начале года его назначали вожатым в третий класс, а что именно делать - не сказали. А сам он не знал. И еще одно: Дюк не умел любить всех детей сразу. Он мог любить выборочно - одного или, в крайнем случае, двух. А то, что называется коллективом, он любить не умел и даже побаивался.

- Хоть бы ты хулиганил, так я тебя бы поняла. Пусть отрицательное, но все-таки проявление личности. А тебя просто нет. Пустое место. Нуль.

Нина Георгиевна замолчала, ожидая, что скажет Дюк в свое оправдание. Но он молчал и смотрел вниз, на концы своих сапог. Сапоги у Дюка были фирменные, американские, на толстой рифленой подошве, как шины у грузовика. Эти сапоги достались Дюку от маминой подруги тети Иры, которая вышла замуж за американца, и у него с Дюком одинаковый размер ноги. Американец купил эти сапоги в спортивном магазине и ходил в них по горам лет пять или шесть. Потом они перепали Дюку, и он носил их не снимая во все времена года, и, наверное, будет носить всю жизнь и выйдет в них на пенсию, а потом завещает своим детям. А те - своим.

Эти мысли не имели ничего общего с тем, что интересовало Нину Георгиевну, но Дюк специально не сосредоточивался на ее вопросах. Думал о том, что, когда вырастет большой, никогда не станет унижать человека при посторонних только за то, что он несовершеннолетний, и не зарабатывает себе на хлеб, и не может за себя постоять. Дюк мог бы сказать это прямо сейчас и прямо в глаза Нине Георгиевне, но тогда она потеряет авторитет. А руководить без авторитета невозможно, и получится, что Дюк сломает ей карьеру, а может, даже и всю жизнь.

- Что ты молчишь? - спросила Нина Георгиевна.

Дюк поднял глаза от сапог и перевел их на окно. За окном стояла белая мгла. Белый блочный дом в отдаленье плыл в зимней мгле как большой корабль в тумане.

Все сидели тихо, и, развернувшись, смотрели на Дюка, и начинали верить Нине Георгиевне в том, что Дюк действительно нуль, пустое место. И сам он с подкрадывающимся неприятным страхом начинал подозревать, что действительно ни на что - не способен в этой жизни. Можно было бы, конечно, снять с ноги сапог и метнуть в окно, разбить стекло и утвердить себя в глазах общественности хотя бы хулиганом. Но для такого поступка нужен внутренний настрой. Не Дюк должен руководить таким поступком, а поступок - Дюком. Тогда это будет органично. Дюк стоял как паралитик, не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

- Ну, скажи что-нибудь! - потребовала Нина Георгиевна.

- Что? - спросил Дюк.

- Кто ты есть?

Дюк вдруг вспомнил, что его мама с самого детства звала "талисманчик ты мой". И вспомнил, что с самого детства очень пугался, а временами ревел по многу часов от ужаса, что мог родиться не у своей мамы, а у соседки тети Зины и жить у них в семье, как Лариска.

- Я талисман, - сказал Дюк.

- Что? - не поняла Нина Георгиевна и даже нахмурилась от напряжения мысли.

- Талисман, - повторил Дюк.

- Талисман - это олимпийский сувенир?

- Нет. Сувенир на память, а талисман - на счастье.

- Это как? - с интересом спросила Нина Георгиевна.

- Ну... как камешек с дыркой. На шее. На цепочке. Чтобы всегда при тебе.

- Но тебя же на цепочку не повесишь.

Все засмеялись.

- Нет, - с достоинством сказал Дюк. - Меня просто надо брать с собой. Если задумать какое-то важное дело и взять меня с собой - все получится.

Нина Георгиевна растерянно, однако с живым интересом смотрела на своего ученика. И ребята тоже не знали определенно, как отнестись к этому заявлению: хихикать в кулак или гулом взреветь, как стадо носорогов. Они на всякий случай молчали и глядели на Дюка: те, кто сидел впереди, развернулись и смотрели с перекрученными телами. А те, кто сзади, смотрели в удобных позах, и даже умный Хонин не смог найти подходящего комментария, хотя соображал изо всех сил, у него даже мозги скрежетали от усилия.

- Ну ладно, Дюкин, - сказала Нина Георгиевна. - Это классное собрание, а не клуб веселых и находчивых. Я не хотела, Дюкин, тебя обидеть. Просто ты должен подумать о себе сам и подтянуться. У тебя впереди долгая жизнь, и я не хочу, чтобы ты вступал в нее ленивым и безынициативным человеком. И семья тоже совершенно тобой не интересуется. Твоя мама ни разу не была на родительском собрании. Почему? Неужели ей не интересно знать, как ты учишься?

- Она знает, - сказал Дюк. - Она дневник подписывает.

- Дневник - это дневник. Неужели ей неважно мнение учителей?

"Совершенно неважно, - хотел сказал Дюкин. - У нее свое мнение". Но этого говорить было нельзя. Он промолчал.

- Садись, - разрешила Нина Георгиевна. - Елисеева.

Оля Елисеева поднялась из-за парты, одернула платье.

- Ты неделю не ходила в школу, - сказала Нина Георгиевна. - И вместо справки от врача принесла записку от родителей. Скажи, пожалуйста, как я должна к этому отнестись?

Елисеева пожала круглым плечом.

- Все остаются мыть полы и окна, а тебе нельзя руки мочить в холодной воде. Всем можно, а тебе нельзя.

- У меня хроническое воспаление легких, - сказала Елисеева с оттенком высокомерия. - Меня берегут.

- А знаешь, как воспитывали детей в Спарте? - поинтересовалась Нина Георгиевна.

- Знаю, - ответила Елисеева. - Слабых сбрасывали со скалы в пропасть.

Пример был неудачный. Получалось, что Елисееву тоже не мешало бы спихнуть в пропасть, чтобы не замусоривала человечество. Нина Георгиевна решила привести более современный пример.

- Между прочим, в Америке даже дети миллионеров во время летних каникул работают мойщиками, официантами, сами зарабатывают себе на хлеб. На Западе, между прочим, детей держат в ежовых рукавицах.

- А в Японии детям разрешают все! - обрадованно встрял умный Хонин. И японцы, тем не менее, самый воспитанный народ в мире.

Хонин был не только умный, но и образованный и постоянно обнаруживал свои знания, однако не нравился девчонкам, потому что его лицо было покрыто юношескими вулканическими прыщами.

- Что ты предлагаешь? - спросила Нина Георгиевна.

- Я? - удивился Хонин. - А что я могу предложить?

- Если бы ты был на моем месте, то какой метод воспитания ты бы выбрал?

- Как в цирке. Современная дрессировка.

Все засмеялись, кроме Нины Георгиевны.

- Метод кнута и пряника? - спросила Нина Георгиевна.

- Это устарелый метод, - ответил Хонин. - Современная дрессировка предлагает метод наблюдения. За животным долго наблюдают, выявляют то, что ему нравится, а потом развивают и поощряют именно то, что ему нравится. Минимум насилия над личностью.

Нина Георгиевна посмотрела на часы. Наблюдать, выявлять и поощрять было некогда. На Дюкина и Елисееву ушло двадцать минут, а впереди еще тридцать человек, и если тратить по десять минут на каждого, уйдет триста минут, а значит, пять часов. Этих пяти часов у Нины Георгиевны не было. Ей еще надо было забежать в магазин, купить продукты, потом поехать в больницу к своей маме, потом вернуться и взять из детского сада свою маленькую дочку. А вечером проверить тетради и сварить еду на завтра, потому что мама после операции и ей нельзя есть ничего позавчерашнего.

- Ну ладно, - сказала Нина Георгиевна. - Спарта, Япония, Америка, цирк... Чтобы к концу четверти все исправили двойки на тройки, тройки на четвертки, а четверки на пятерки. Иначе мне за вас попадет!

Она собрала тетради и пошла из класса.

Все вскочили со своих мест, стали с грохотом выдвигать из парт свои портфели. А Светлана Кияшко подошла к Дюку и сказала: