Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

руках бывшей партноменклатуры, которая затаила до поры до времени свои антиреформенные взгляды. Большинство этих людей просто перекочевали из райкомовских и райисполкомовских кресел в структуры новой исполнительной власти. Некоторые даже были назначены главами администраций или представителями президента в регионах (тогда существовал такой институт власти). В основном прежние люди остались и в аппаратах министерств и ведомств.

Еще активнее шел процесс укрепления позиций вчерашней партноменклатуры на уровне местной представительной власти. По оценкам Шахрая, к весне 1992 года ее структуры были в среднем по России почти на 45 % заполнены бывшими сотрудниками партаппарата КПСС. В некоторых регионах эта цифра достигала 80 %. И уже вскоре вся эта масса бывших партийных функционеров стала не только тормозить ход экономической реформы, но и всячески дискредитировать рыночные преобразования.

Демократическая власть России не довела до конца процесс над ГКЧП, фактически проиграла в Конституционном Суде процесс о запрете компартии, не сумела воспрепятствовать укреплению откровенно националистических и профашистских сил. Некоторая беззубость, нерешительность и самоуспокоенность российского руководства позволили в то время противникам реформ достаточно быстро организоваться и нарастить политические мускулы. А с другой стороны, властью не было предпринято серьезных усилий для создания собственной активной политической силы, поддерживающей реформы. Достаточно популярная в начале девяностых годов «ДемРоссия» была слабой в организационном отношении структурой, раздираемой внутренними противоречиями и личными амбициями своих лидеров. В тот период, когда президент пользовался широчайшей массовой поддержкой, не было сделано ничего для формирования крупной реформаторской президентской партии для закрепления политического лидерства Ельцина поддержкой организованной массовой политической силы.

Все эти политические просчеты самым отрицательным образом сказались на ходе экономических реформ. Власти не смогли помешать своим политическим оппонентам консолидироваться и по максимуму использовать трудности переходного периода в борьбе за массы. Команда Ельцина не нашла эффективных способов обеспечить если не массовую общественную поддержку реформ, то по крайней мере широкое понимание населением их неизбежности и отсутствия иного пути для выхода из глубокого экономического кризиса.

Я прекрасно понимаю, насколько трудновыполнимой была такая задача в условиях резкого усиления социальных тягот, когда противникам реформ так легко было спекулировать на естественном недовольстве рядовых граждан снижением их жизненного уровня, направляя это недовольство против политики реформаторов. И все же считаю, что далеко не все было нами тогда сделано для того, чтобы не дать коммунистам, приведшим экономику страны на грань краха, предстать перед населением в виде искренних защитников его интересов. Как ни печально, но приходится признать, что именно тем силам, которые были виновны в развале государственного хозяйства, кризисе финансовой системы, разгуле инфляции и превращении страны в безнадежного должника западного капитала, удалось внушить значительной части россиян, что ответственность за все их невзгоды лежит на новом руководстве России, на самом деле вынужденном взяться за болезненное радикальное реформирование обанкротившейся системы, когда других возможностей для спасения экономики уже не существовало.

Проваленная пропаганда

Глядя из сегодняшнего дня на события того времени, ясно вижу, что наше правительство, вне всякого сомнения, не сумело обеспечить пропагандистское прикрытие реформ. Ответственность за этот участок работы лежала тогда, по решению Ельцина, в основном на Михаиле Никифоровиче Полторанине. Свою роль он, к сожалению, не выполнил, а называя вещи своими именами – просто провалил. Ему явно не удалось найти верное направление пропагандистского обеспечения нашей экономической политики.

Как выяснилось через много лет из интервью и книг Полторанина, он был ярым противником президента, правительства и наших реформ в целом. В период работы в правительстве он это тщательно и успешно скрывал. Но вряд ли было бы справедливым обвинять в слабости нашей идеологической работы одного лишь Полторанина. Определенный упрек можно бросить и нам самим, хотя повторюсь: экономический и отраслевой блоки правительства были изначально и осознанно отстранены президентом от политической работы. Кроме того, мы были так загружены решением острейших экономических проблем, что на активное выступление в СМИ нам просто не хватало времени и сил, хотя мы и были очень открыты для прессы.

Сразу подчеркну, что под пропагандой я не имею в виду массовое промывание мозгов, чем активно занимается в последние годы нынешняя власть. В тогдашнем действительно открытом демократическом обществе с подлинной свободой СМИ бессмысленно было даже пытаться внушить людям, что проблемы отсутствуют, или стараться полностью переключить их внимание с социальных тягот на какие-то иные темы. Речь идет о другом: о возможности и необходимости объяснить человеку с улицы подлинные причины его социальных невзгод, суть и логику проводимых преобразований, их этапы и конечную цель. И в этом смысле сама гайдаровская команда сделала далеко не все, что могла. Определенным оправданием для нас может служить лишь политическая неопытность, а главное – дикая каждодневная загруженность, решение тяжелейших проблем. Подчас мы просто не понимали, что какие-то вещи нуждаются в дополнительном объяснении, столь очевидными казались они нам – людям из мира науки.

Каждый из нас в меру своего понимания задачи разъяснения людям нашей политики пытался ее публично обосновать и аргументировать. Мы вообще были самым «говорящим» правительством за всю предыдущую историю Советского Союза и России. Мне кажется, никакие представители власти до нас (особенно в брежневско-черненковские и тем более в сталинские времена) не давали столько интервью прессе, не появлялись так часто на экранах телевизоров. Даже внешне молодые, хорошо образованные, говорившие не по бумажке министры гайдаровского правительства кардинально отличались от забронзовевших партийных и советских бонз недавнего прошлого. Знаю по свидетельству многих людей, что большинство из нас вызывало у широкой публики симпатию, готовность нам верить и воспринимать наши аргументы.

Помню забавный рассказ одной моей приятельницы, с которой познакомился уже после моего ухода из правительства, о ее первом заочном впечатлении обо мне. Она с юмором рассказывала: «Захожу в комнату, по телевизору выступает какой-то парень из правительства. Говорит уверенно и убедительно. По возрасту и внешнему виду явно не импотент, в отличие от прошлых начальников. Я села и невольно стала слушать, кое-что поняла».

В целом у меня было ощущение, что мы достаточно активно и подробно разъясняли свои решения, хотя, быть может, в силу нашего академического прошлого делали это не всегда тем языком, который был понятен широкой публике. Пожалуй, больше других страдал наукообразностью речи сам Гайдар. Пару примеров связанных с этим заочных конфликтов я уже приводил ранее. В ситуации, когда время для интервью или публичного выступления нужно было с кровью выдирать из текущей работы, не дававшей расслабиться ни на секунду, думать о форме выступления и подбирать простые формулировки было просто некогда. Позволить себе гигантский штат помощников, пресс-секретарей и прочих ответственных почти исключительно за пиар специалистов мы не могли. Сегодня я думаю, что это было ошибкой.

На более позднем этапе мы