Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

иудеям и парсам), из экономической деятельности которых государство извлекало выгоду, защиту в обмен на уплату дани (исключение составляли крестьяне-христиане на Балканах). В индийском государстве Великих моголов мусульманская династия завоевателей правила разделявшимся на многочисленные религиозные течения немусульманским большинством. Здесь уже государственная мудрость требовала политики терпимости, каковую успешно проводили прежде всего в XVI веке. Когда при падишахе Аурангзебе (правил с 1658 по 1707 год), единственном из Моголов стороннике джихада, династия отступила от этой практики и попыталась насаждать шариат по всей империи, это привело к возникновению тех самых противоречий, из‑за которых империя Моголов в начале XVIII века распалась. Однако ислам исключал принципиальное равенство других религий с единственной истиной, открывшейся в откровении последнему пророку – Мухаммеду. Великодушие в отношении остальных религий лишь подкрепляло примат ислама. Не следует идеализировать религиозный плюрализм в исламских государствах. Немусульман терпели и в основном защищали от преследований, но лишь как подданных второго сорта. Тем не менее это не шло ни в какое сравнение с резким неприятием чужих вероисповеданий в Западной Европе раннего Нового времени. Еще на рубеже XVIII–XIX веков религиозным меньшинствам на мусульманском Востоке жилось лучше, чем на христианском Западе.

В Китае маньчжуры – завоеватели, чьи религиозные убеждения основывались на североазиатском шаманизме, – проводили тщательно выверенную политику равенства и баланса между различными школами мышления и религиозными течениями. Особенно бережно они культивировали буддизм ламаистского толка, который играл среди монголов и тибетцев весомую политическую роль. В то же время существовали серьезные структурные противоречия между Цинским государством и его мусульманскими подданными, положение которых в иерархии меньшинств со времен династии Мин (1368–1644) ухудшилось. Для традиционных африканских обществ было характерно гостеприимство, которое проявлялось во всем и среди прочего – в открытости религиозным влияниям извне; в XIX веке это чрезвычайно облегчало исламское и христианское миссионерство в этих областях[754]. Поскольку идея веротерпимости привязана к модерному конституционному государству, она, строго говоря, ко всем этим случаям не подходит. Но религиозное принуждение в незападных обществах не было нормой уже задолго до того, как до этих мест добралось влияние западного либерализма. В раннее Новое время, начало которого с точки зрения религиозной политики отмечено насильственным крещением или изгнанием иудеев (1492) и мусульман (1502) Кастильской короной, Европа в сравнении с остальным миром обнаруживает скорее недостаточное принятие религиозного многообразия.

2. Секуляризации

Дехристианизация в Европе?

XIX век часто рассматривали как эпоху «секуляризации»[755]. До середины XIX века под этим словом понимали передачу церковных земель в светское владение. Затем оно получило новый смысл и стало обозначать снижение влияния религии на мышление людей, организацию общества и политику государств. В отношении Европы, если упрощать, речь шла о пути, которым следовала дехристианизация, начавшаяся в эпоху Просвещения и Французской революции и продолжающаяся до сих пор. Историки пришли в этой сфере к совершенно разным результатам, зависящим в том числе от того, что в каждом случае понимается под «религией». Используя сравнительные методы, британский историк религии Хью Маклауд выделяет шесть полей секуляризации: 1) личную веру; 2) участие в религиозных практиках; 3) роль религии в общественных институтах; 4) ее значение в публицистической публичной сфере; 5) ее вклад в формирование индивидуальной и коллективной идентичности и, наконец, 6) ее связь с народной верой и массовой культурой. Рассмотрев ситуацию в Западной Европе в период с 1848 по 1914 год, Маклауд приходит к следующим результатам. Наиболее отчетливо секуляризация проявляется во Франции, Германии и Англии применительно к первым двум аспектам. Доля населения, регулярно посещавшего богослужения и причащавшегося, существенно снизилась. Выразить и посчитать это в цифрах сложно, но сумма наблюдений приводит именно к такому выводу. Одновременно, причем не только в узких интеллектуальных кругах, выросла доля тех, кто открыто высказывал свое безразличие, антипатию или вражду к христианской вере. В целом это было характерно для всех трех стран.

Более значительными оказались расхождения в изменении общественного значения религии. Во Франции разделение между государством и церковью было проведено наиболее резко, особенно с 1880‑х годов, в то же время католики успешно смогли выстроить свои альтернативные организационные структуры. Для Англии Викторианской эпохи характерна ползучая секуляризация, не сопровождающаяся особой секуляристской идеологией. Официальная Англия старалась казаться благочестивой и церковной. Выставляемая напоказ набожность одного из главных лиц государства, Уильяма Юарта Гладстона (1809–1898), который время от времени заявлял об откровении свыше при принятии политических решений, резко контрастировала с полным безразличием к религии, которое выказывал представитель предыдущего поколения, премьер-министр лорд Пальмерстон (1784–1865). В Германии, где противоречия между протестантами и католиками имели особое значение, церкви смогли сохранить за собой чрезвычайно важную роль в сферах образования и благотворительности, а их финансовое положение было наиболее благополучным[756]. Повсюду религиозные установки коренились прежде всего в народной культуре. Даже те, кто ходил в церковь нерегулярно и не считал себя верующим, придерживались рудиментов религиозного мировоззрения, признавали и использовали религиозные символы, чтили праздничные дни, а в кризисные моменты жизни искали поддержки в религии. Национализм и социализм также предлагали всеохватывающее мировоззрение, но так и не смогли заменить собой христианство. Во всех трех странах (а в еще большей степени в Нидерландах) заметнее, чем когда-либо, оформились конфессиональные субкультуры, в том числе (кроме Великобритании) конфессиональные политические партии. Большинство населения Западной Европы (включая еврейские общины) придерживалось по меньшей мере определенных внешних религиозных форм[757]. Абсорбирующая сила официального христианства была столь велика, что даже открытый агностик Чарльз Дарвин удостоился христианского погребения в Вестминстерском аббатстве. Епископ Кентерберийский, правда, присутствовать при погребении отказался[758].

Символика и право

Отражала ли такая подспудная секуляризация в Западной Европе общую тенденцию? О том, что происходило с набожностью конкретных людей в разных частях света, мы знаем немного. Там, где религиозное право и неформальный контроль обеспечивали фактически обязательное участие граждан в жизни религиозных общин, равно как и там, где религиозность проявлялась не столько в формальных культовых церемониях, сколько в личных отношениях между наставником и учеником, показатель посещаемости богослужений теряет информативность. Однако существуют, к примеру, оценки численности монашества. В католической Европе от Португалии до Польши к середине XVIII века, на пике роста монашества со времен Реформации, насчитывалось не менее 200 тысяч монахов и 150 тысяч монахинь. Это около 0,3 процента от общего населения Европы к западу от России[759]. Совсем иной порядок цифр наблюдался в буддистских странах – втором крупном ареале монастырской культуры. В Бирме число монахов на протяжении столетия, по-видимому, оставалось постоянным или даже выросло. В 1901 году монахи составляли 2,5 процента от всего мужского населения[760]. Десятки тысяч мужчин в одеждах шафранного