Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

следовало лишь держать в узде путем лишения гражданских прав и запугивания, но не активно бороться с ними. Установить принадлежность к группе афроамериканцев было тем легче, чем строже табуировались и преследовались межэтнические сексуальные отношения. Подобная неуклонная настойчивость в вопросах соблюдения «чистоты» «белой (арийской) расы» была заимствована европейским антисемитизмом с задержкой лишь в несколько десятилетий. Поскольку евреев нельзя было отличить по их внешности, для этого требовались гораздо более масштабные псевдонаучные размышления «расовой биологии», тогда как в США достаточно было испытанного бытового критерия цвета кожи. Наконец, контакты диаспоры афроамериканцев с колонизированной Африкой, с точки зрения белых, были не настолько угрожающими, чтобы породить опасения в нарушении национальных интересов, тогда как разветвленные международные связи еврейских общин давали повод для фантазий националистов и фёлькише о заговоре еврейского капитала и еврейской мировой революции. И в Германии, и в США большинство населения выражало свою антипатию к тем, кто сопротивлялся видению их национального характера. Если афроамериканцы для помешанного на «модерности» общества были недостаточно «модерны», то евреи при взгляде из центра германского общества были слишком модерны[735]. Когда на рубеже веков увеличился поток бедных и по своему облику ориентальных домодерных «лапсердачников»[736] из Восточной Европы, оба стереотипа удалось свести воедино.

Афроамериканцы на Юге переживали перелом ситуации к худшему уже менее чем через десять лет после их освобождения Авраамом Линкольном, тогда как немецким евреям Германская империя давала в целом физическую безопасность и относительно хорошие шансы для личной реализации. Новая эпоха в истории европейских евреев стала складываться зловеще непосредственно по окончании Первой мировой войны. В ходе Гражданской войны в России и на Украине 1919–1920 годов прежде всего контрреволюционные белые регулярные части и вооруженные формирования совершали массовые преступления в отношении еврейского населения, которому нередко огульно приписывали симпатии к большевикам. Эти преступления не только повторяли существовавший шаблон волнообразно распространявшихся погромов: по числу жертв и садизму они далеко превосходили все, что практиковалось до 1914 года. Разрушение целых еврейских общин бесчинствующими солдатами в XIX веке еще представляло собой редкое исключение[737]. В 1920‑х годах, когда положение афроамериканцев начало постепенно улучшаться, в Германии и отдельных местах Восточной Европы, прежде всего в Румынии, сформировался воинствующий антисемитизм, который ставил своей целью уничтожение евреев, но до той поры оставался лишь редкой риторической угрозой без поддержки государственных средств насилия. Путь, который вел от антисемитизма до 1914 года к политике национал-социалистов по отношению к евреям после 1933 года, не был прямым[738].

XVIII. Религия

Существуют достаточные основания для того, чтобы поместить религиозность и религию в центр всемирной истории XIX века[739]. Понизить религию до уровня одного из подпунктов «культуры» и ограничиться рассмотрением ее организованной формы, то есть церковью, как это нередко делается в учебниках, было бы оправданным разве что для некоторых стран Западной Европы. В XIX веке во всем мире религия оставалась наиважнейшей силой, определявшей бытие, образцом, на который люди ориентировались при выборе личных стратегий, поворотной точкой для образования сообществ и формирования коллективных идентичностей, структурным принципом общественной иерархии, двигателем политической борьбы, полем, на котором происходили развернутые интеллектуальные дискуссии. Бесконечное многообразие форм реализации этих возможностей и огромный объем литературы разных дисциплин от религиозной истории до антропологии или восточной филологии не позволяют сделать даже самый приблизительный общий обзор на эту тему. В XIX веке религия оставалась в обыденной жизни человека важнейшим способом осмысления мира, то есть центром всей духовной культуры. Религия охватывала широкий спектр от универсальной церкви до локального культа с небольшим количеством участников. Религия была единственной формой культуры, которая объединяла грамотную верхушку общества и неграмотные массы, участвующие в религиозной коммуникации через устное слово и образы, и нередко оказывалась важнейшей связующей нитью между первыми и вторыми. На протяжении всего XIX века крайне редко встречались социальные условия, при которых религия становилась тем, что в социологической теории именуется функционально ограниченной подсистемой наряду с другими подобными системами, такими как право, политика или экономика, – то есть четко очерченной сферой, которую можно описать исходя из ее собственной логики, прежде всего ее моделей воспроизводства, обновления и роста.

1. Понятия и условия религиозного

Нечеткость и стремление к однозначности

Феномены религиозного в глобальной перспективе не складываются для наблюдателя в единую общую историю, каковая при всех территориальных и временных различиях все же прослеживается в макропроцессах урбанизации, индустриализации или роста грамотности. Утверждение, что XIX век в целом был внерелигиозной эпохой, не выдерживает критики, а другого большого нарратива, помимо истории секуляризации, не просматривается[740]. Слишком упрощает реалии и еще одна корреляция, кажущаяся вначале верной. Безусловно, завоевательная и колониальная экспансия европейских путешественников и миссионеров, проводившаяся с конца XVI века, улучшила условия для распространения главной европейской религии, но если рассматривать ситуацию, глядя на нее из 1900 или 1914 года, то окажется, что влияние христианства в мире на тот момент было существенно меньше, чем военно-политическое влияние Европы и Запада в целом. Во многих незападных обществах, которые в течение XIX века имели стабильно тесные связи с Европой и где по сей день продолжается вестернизация образа жизни, христианство так и не смогло утвердиться. Христианство глобализировалось, так и не став господствующей в мире религией. Это стало следствием движений сопротивления и религиозного обновления, зародившихся повсеместно в ответ на наступление христианства. Однако религиозные перемены следует рассматривать не только как конфликтный процесс экспансии и обратной реакции на нее, но и, при прочих условиях, как результат перекрестных процессов, общей истории, – либо как «аналогичные трансформации» на Западе и в других частях света, основанные на местных источниках, слабо или вовсе не связанные друг с другом[741]. Такие процессы, как образование национальных государств или массовое распространение печатной продукции, во всем мире принципиально были связаны с изменениями на религиозном поле.

Понятие «религия» чрезвычайно неопределенно, и Макс Вебер, один из пионеров в области сравнительного религиоведения, всегда вполне осознанно избегал его формулирования. Даже на некоторые давние вопросы никогда не имелось четких ответов; это касается, например, вопроса о разграничении между «собственно» религией, с одной стороны, и «суевериями», а также «философскими» пограничными случаями квазирелигий – с другой. Является ли, скажем, китайское конфуцианство, не знающее ни церкви, ни представлений о потустороннем мире и спасении, ни детально разработанных религиозных обязательств, религией в том смысле, в каком конфуцианство часто трактуется в западных учебниках? А как быть с действующим масонством, которое тоже посвящено проблемам жизни в этом мире, а не в загробном? Могут ли считаться религией любой культ и любое религиозное движение или для этого необходимы определенные критерии сложности