Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

мотивированных движений. Однако этот тезис способствовал тому, что материалистические, исторические и политические факторы были надолго исключены из представлений европейцев об этих обществах. Клишированные отождествления («индуистская Индия», «конфуцианский Китай») до сих пор навязывают нам иллюзию, будто религиозная модернизация ограничивается Западом, который – якобы единственный из мировых цивилизаций – объявил религию частной сферой и основал свое самовосприятие на секулярной модерности.

Понятие «мировые религии» не является ложным. Но оно не должно приводить к восприятию отдельных религиозных областей как замкнутых сфер, в каждой из которых происходят автономные процессы, почти не испытывающие влияний извне. Кроме того, это понятие выводит на новый смысловой уровень – уровень религиозно-политической драматизации: картины столкновения культур предполагают именно такое представление о существовании мощных религиозных блоков.

Революция и атеизм

XIX век начался в Европе с генерального наступления на религию. Уже и до того во время революций правящую верхушку лишали власти, а владык казнили. Однако атака французских революционеров на церковь и религию как таковые, подготовленная антирелигиозной критикой и антицерковной полемикой радикальных течений эпохи Просвещения, не имела прецедентов и стала одной из наиболее радикальных аспектов революционных перемен вообще. Уже в конце 1789 года имущество церкви было национализировано. Хотя превращение Генеральных штатов – представительного органа, разделенного на три сословия, – в революционное Национальное собрание в июне 1789 года оказалось возможным именно благодаря депутатам от первого сословия, то есть духовенства, церковь как фактор власти вскоре была упразднена. Католицизм потерял статус государственной религии, клир – большую часть своих традиционных доходов. Все монастыри были ликвидированы – такой же процесс начался еще раньше, при императоре Иосифе II, в Габсбургской империи[750]. Из-за новой регламентации гражданского статуса духовенства в 1790 году дело дошло до разрыва с римским папой, который рассматривался теперь как один из иностранных монархов. Уже и до того приходские священники – или, во всяком случае, их часть – без особого сопротивления принимались на содержание государства. Теперь революционные законодатели сделали следующий шаг. Священники объявлялись государственными служащими и включались в новую административную иерархию. Их избирали светские органы, и они были обязаны принести присягу на верность государству. Это привело к глубокому расколу между присягнувшим и отвергающим присягу духовенством, между Французской (конституционной) и Римской церковью и стало основой для преследований, которым подвергалась часть французского духовенства в последующие годы. Впрочем, на фоне французских религиозных гражданских войн раннего Нового времени эти конфликты выглядели безобидными.

Такое беспрецедентно радикальное наступление на религию как организацию было особым французским случаем, важнейшим долгосрочным последствием которого стала потеря католицизмом своей монополии. Американские революционеры еще до того освободились от верховенства англиканской государственной церкви, однако они не подвергали сомнению христианскую религию столь радикально, как во Франции с ее политикой дехристианизации. Впрочем, по инициативе Робеспьера уже в 1793 году иконоборческий радикализм был умерен: произошло это после учреждения государственного «культа верховного существа». В Северной Америке представители церкви не испытывали физического притеснения. Таким образом, антиклерикализм и тем более поддерживаемый государством атеизм не являлись наследием атлантической революции в целом. Уже первый консул Бонапарт был готов к тактически обусловленному, нейтрализующему опасного противника компромиссу со Святым престолом (конкордат 1801 года) и с этого времени признавал папу фактором влияния в европейской дипломатии. При реставрации монархии после 1815 года церковь в значительной степени отвоевала свое влияние. Еще Наполеон III, имевший наиболее верных сторонников среди католиков на селе, проявлял о них заботу. Лишь во времена Третьей республики лаицизм – последовательное разделение церкви и государства – стал одним из основных принципов французской политики, однако он не имел ничего общего с навязываемым государством атеизмом. Радикальность политики в отношении организованной религии во Франции 1790‑х годов скорее предвосхищала XX век. Такой же радикализм, но с еще большей степенью насилия, мы снова видим в Советском Союзе, в революционной Мексике, а позднее – в тех странах, где по окончании Второй мировой войны установились коммунистические диктатуры. Сравнимой с этим революционной политики, направленной против религии как таковой, ни в одной другой части света в XIX веке не встречалось. Ни одно государство в мире в эту эпоху не провозглашало себя атеистическим.

Веротерпимость

Атлантическая революция оставила наследие, которое вначале не казалось столь заметным, но впоследствии стало играть важную роль: речь о веротерпимости[751]. Сама идея веротерпимости возникла в Европе эпохи религиозных войн, то есть в XVI–XVII веках. Со времен Пьера Бейля и Джона Локка она относилась к базовым принципам Просвещения и уже на ранней стадии касалась не только религиозных противоречий внутри Европы, но и уравнивания в правах религий вне западного мира[752]. В 1791 году одновременно во Франции (Конституция 3 сентября) и в США (Первая поправка к Конституции) в основных государственных законах был закреплен принцип, согласно которому государство не может предписывать гражданам религию, являющуюся их частным делом, и не может благоприятствовать одной религиозной общине в ущерб другим. Таким образом, в США с самого начала предоставлялась свобода вероисповедания, хотя для политической карьеры в более выгодном положении долгое время находились протестанты[753]. В Великобритании лишь спустя несколько десятилетий католики (1829) и иудеи (1846/1858) получили полное гражданское равноправие. На Европейском континенте религиозная свобода наряду со свободой печати входила в программы либералов как одна из важнейших целей. Иудеи в Германии получили ее сначала в Бадене (1862), а в 1869 году в Северогерманском союзе. Последней из крупных европейских держав, принявшей указ о веротерпимости, который обещал «свободу совести», стала в 1905 году Российская империя. Выгоду из этого указа извлекли прежде всего мусульмане, а также сектанты, отколовшиеся от православной церкви, но не иудеи. Правовую защиту ислама обеспечила уже Екатерина II: это была первая ступень на пути к прекращению государственного преследования. Католическую церковь к признанию свободы религии удалось подвигнуть только в 1965 году на Втором Ватиканском соборе.

Веротерпимость впервые была кодифицирована в странах «практического Просвещения», то есть в США и во Франции, и это положило начало процессу, который в 1948 году вылился в «Декларацию прав человека» ООН; впрочем, это не означает, что в других частях света религиозный плюрализм вовсе не существовал. В раннее Новое время Европа со своими ожесточенными дискуссиями о вере и религиозными войнами составляла скорее исключение: в других частях света религии, как правило, мирно сосуществовали. В многонациональных державах с мусульманскими правящими династиями проводить агрессивную исламизацию было бы невозможно. Это противоречило бы традиционным политическим устоям. Уже сам пророк Мухаммед неоднократно заключал договоренности и соглашения с «народами книги», обитавшими на Аравийском полуострове. Османы предоставляли немусульманским группам населения (миллетам – прежде всего христианам,