Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

Поэтому подчеркивание в сравнительной перспективе факта низкой интенсивности антисемитизма в британской части мира не будет выглядеть его обелением.

Оказывал ли антисемитизм также дистанционное воздействие? В Японии, копировавшей и европейскую глупость, появился имитаторский антисемитизм при физическом отсутствии в стране евреев. Переведенные в 1924 году «Протоколы сионских мудрецов» подпитывали наличные страхи перед заговором и питали ксенофобский национализм, которые ограниченные круги в Японии культивировали уже давно. Евреи выступали тут пособниками Запада, который якобы оспаривает право на существование Японии[725]. Реакция в Китае была обратной. Там европейский тип еврея стал широко известен лишь после перевода в 1904 году «Венецианского купца» Шекспира, но к нему относились с симпатией как образу страдающей жертвы, побуждающему к всеобщей солидарности угнетенных. Фантомный антисемитизм японского образца в Китае отсутствовал.

Антисемитизм и расовые порядки

Интерпретировать европейский антисемитизм после 1870 года как прямую реализацию расовых учений было бы слишком прямолинейным. Некоторые ранние теоретики расы уже целили косвенно и в евреев – например, в 1850 году Роберт Нокс, описывавший их как паразитов, бесплодных с культурной точки зрения[726]. Других основателей расового дискурса – например, Гобино – антисемитами назвать нельзя. Базовые идеи биологического расизма гораздо раньше стали применяться по отношению к чернокожим в США, чем к евреям в Германии или Франции[727]. До Первой мировой войны аргументы антисемитизма по преимуществу не были расистскими. А если и были таковыми, то скорее являлись следствием, чем формой расовых учений[728]. Для возникновения социальной базы антисемитизма требовались активизация кризисного потенциала в обществе и политические деформации в ходе демократизации и поисков национальной идентичности[729].

Антисемитизм «долгого» XIX века реализовался не в расовых порядках. Напротив, исчезла домодерная сегрегация евреев в гетто, и на ее месте не возник новый апартеид. Евреи Европы больше не жили под дамокловым мечом выдворения – во всяком случае, вне границ Российской империи. Установленное указом 1791 года и подтвержденное в Положении «Об устройстве евреев» (1804) закрепление еврейских поселений в пределах – правда, гигантской по размерам – «черты оседлости» между Балтикой и Черным морем было в эту эпоху важнейшим ограничением свободы передвижения для евреев[730]. Евреям, как и другим неправославным группам населения, в Российской империи было отказано в равенстве гражданских прав. Некоторые из дискриминационных особых положений остались в силе, другие после 1856 года, в эпоху реформ при Александре II были смягчены или отменены. После убийства царя-реформатора в 1881‑м правовое положение евреев снова ухудшилось. Гражданскую свободу по образцу Франции или Германии евреи в России не обрели вплоть до революции 1917 года. Румыния к 1880‑м годам оставалась наряду с Россией единственной страной в Европе, где евреи – несмотря на международное давление на Берлинском конгрессе 1878 года – по-прежнему жили в условиях унизительных ограничительных законов[731]. Последние крупные еврейские гетто были ликвидированы после середины XIX столетия: в Праге (1852) и в Риме (1870).

Антисемитизм в Европе западнее Польши аналогично агрессии против афроамериканцев на Юге США после Гражданской войны являлся феноменом постэмансипации. Он встраивается в контекст ужесточения границ между «своими» и «чужими», национальным большинством и мобильными или космополитическими меньшинствами. К 1900 году для легитимации всех этих достаточно разных случаев исключения в теории и на практике имелся расистский понятийный аппарат. Такого рода исключение отнюдь не обязательно вело к имперским последствиям. Логика радикального расизма (уже у Роберта Нокса) требовала избегать имперского владычества, которое вело к излишне близкому контакту с этническими чужаками. До войны на уничтожение в Восточной Европе с 1941 года в истории империализма и колониализма не было случаев, когда достижение господства над другими народами преследовалось бы с целью расистски мотивированного притеснения и даже уничтожения. Согласно своей собственной программе, колониализм всегда имел какую-то конструктивную составляющую. Мощным двигателем для колониальной экспансии в XIX веке служила цивилизаторская миссия, а не расизм. Наоборот, именно радикальные расисты предлагали отправить чернокожих американцев обратно в Африку или позднее депортировать европейских евреев на Мадагаскар. Уже в 1848 году аннексия Соединенными Штатами еще более крупных территорий Мексики не состоялась из‑за опасений, что в США станет еще больше этнически чужеродного населения, и до конца 1890‑х годов идеология «превосходства белых» скорее тормозила возможную территориальную экспансию США, чем способствовала ей, поскольку считалось необходимым минимизировать инфицирующий контакт с «низшими расами»[732]. И уникально раннее для колониальной истории обещание независимости, полученное от США филиппинцами, имело не только филантропическую подоплеку. У некоторых сторонников независимости Филиппин за этим стояло также желание как можно быстрее отделить США от «расово чуждой» им колонии[733].

Две эмансипации под угрозой

Вместе с Джорджем М. Фредриксоном можно пойти еще дальше в сравнении двух процессов эмансипации в Северной Америке и Центральной Европе[734]. Отмена рабства и освобождение большинства европейских евреев от угнетенного существования в гетто требовали помощи извне: в первом случае аболиционистов, во втором – просвещенных представителей высшей государственной бюрократии. Их объединяло то, что в реформе они видели и цивилизаторскую миссию: афроамериканцев следовало «поднять» на более высокий уровень, а в случае евреев – «улучшить» их культурный уровень. Таким образом, и тех и других следовало ассимилировать, приблизить к доминирующей культуре большинства, сохраняя при этом подобающую дистанцию. В США реализация этой программы стала возможной лишь после окончания войны Севера и Юга, под эгидой «радикальной Реконструкции». Интеграция еврейского меньшинства в общество протекала при несравнимо более благоприятных условиях. В интервале между затуханием прежней юдофобии и появлением современного антисемитизма идеологические препятствия для евреев были относительно незначительными, даже близко не сравнимыми с расизмом, отягощавшим в США жизнь всем без исключения чернокожим, в том числе «свободным» афроамериканцам на Севере. Интенсивность этого расизма возросла с окончанием Реконструкции в 1877 году – таким образом, почти год в год с двойным сдвигом от дискурсивного антисемитизма в Германии и Франции и от погромного антисемитизма в Российской империи. По обе стороны Атлантики тяжело сказывались мировой экономический кризис после 1873 года и поражение либеральных сил во внутренней политике, во всяком случае в США, Германии (после разрыва Бисмарка с либералами) и России. Евреи и чернокожие лишились в результате важных союзников.

Еврейские меньшинства в национальных государствах Европы находились в более уязвимом положении, чем афроамериканцы. Причем несмотря на то, что многие из евреев достигли достойных и авторитетных позиций в высших сферах экономической и образованной буржуазии. Ибо, с другой стороны, негативные эмоции у большинства населения пробуждали скорее именно эти успехи в продвижении наверх, а не низкое, небуржуазноое положение почти всех афроамериканцев в социальной иерархии. С точки зрения «белых супремасистов», «негров»