Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Ну дай Бог, Данилушка, навек тобе сие счастье.

Когда Данилка целовал опять ему руку, потемнел уж лицом Иван и спросил вполголоса:

– А как Дарьюшка?

– Худо, – печально ответил Данилка, – постыл муж ей. Плачет она все, убивается невесть о чем…

Губы дрогнули у Ивана, и сказал он совсем тихо и грустно:

– Поведай ей, что помню яз ее. Помню…

Иван отвернулся от Данилки, обратясь к Илейке, произнес громко:

– Илейка, к бабке в обитель поедем, коней приготовь и другую одежду. Дорожное-то яз все сыму, оболокусь во все московское.

Илейка вышел, Иван быстро схватил Данилу за руки и, притянув к себе, сказал ему на ухо:

– Передай ей, Дарьюшке-то, помню яз все, век не забуду ее, век.

Голос Ивана задрожал. Отвернувшись от Данилы, сделал знак он, чтобы уходил тот, и, подойдя к окну, крепко ухватился за подоконник. Не мигая, смотрит он в синее зимнее небо, а по небу быстро несутся, розовея от заката, легкие тучки и мчатся из дали в даль. И растет тоска в душе Ивана, будто все радости уносят с собой мимо бегущие тучки…

Бабку Иван застал в ее келье за сборами в церковь к вечерне.

Ульянушка обряжала Софью Витовтовну, ныне инокиню мать Синклитикию. Обернувшись к вошедшему Ивану, Ульянушка всплеснула руками и вскрикнула от неожиданности.

– Господи боже мой! – бормотала она, захлебываясь от радости. – Приехал Иванушка, приехал!..

Бабка медленно повернула голову, и глаза ее зажглись и засияли, освещая бледное, сморщенное лицо. Иван, видя ее в полном монашеском облачении, не знал, что делать и как с ней поздороваться. Он стоял, улыбаясь, но ему становилось грустно: одряхлела как-то сразу Софья Витовтовна.

– Любимик ты мой, – вдруг звонко, по-прежнему, сказала она, – иди ко мне!.. – Бабка обняла его, поцеловала и, перекрестив, снова поцеловала. От нее пахло свечным воском и ладаном, и от этого запаха почему-то подумалось Ивану, что умрет скоро бабка. Горькая жалость прошла по его сердцу.

Отвернулся он к мамке своей и сказал с печалью:

– Здравствуй, Ульянушка!..

Пока целовала она ему руку, спросил:

– Что ж, ты келейницей у бабуньки стала?

– Келейницей, келейницей, – затараторила Ульянушка. – Как нитка за иголкой, я за государыней своей: ране в Чухлому и Карго-поле, потом в Москву, а ныне и в монастырь вместе с ней, а там и на тот свет за ней следом пойду, до смерти самой служить ей буду.

– Иди-кось к вечерне одна, Ульяна, – прервала ее Софья Витовтовна, – мне со внуком побеседовать надобно, потом приду, недолог разговор-то у нас будет – не нарушу правил обители.

Когда Ульянушка вышла, бабка села на скамью и сказала Ивану:

– Сядь и ты. Сказывай, как с Шемякой? Ну да по лицу вижу, ушел он от рук ваших. Не помог Господь, прогневали его.

– От битвы уклонясь, – сурово ответил Иван, – бежал злодей к Новугороду неготовыми дорогами. За Двиной прошел к Онего-озеру. Все же вборзе конец ему будет.

Бабка чуть усмехнулась, подумала о чем-то и сказала неожиданно:

– Ну-ка стань на колени, благословлю: оженят тя скоро, а на свадьбе яз не буду – устала от всего мирского.

Вставая с колен, посмотрел Иван опять в лицо бабки и вновь подумал о ее смерти.

– Бабунька, – сказал он дрогнувшим голосом, и ее жалея и себя, – худо нам без тобя.

Он замолчал, а бабка смотрела на Ивана и ждала, что он еще скажет.

– Бабунька, – продолжал Иван, – не гоже такой свадьбе быть. Дитя она, жердочка тонка, а яз мужик совсем.

Софья Витовтовна острым, испытующим взглядом посмотрела на него и быстро молвила:

– Грех-то Адамов познал?

Иван понял, покраснел до корней волос, но ничего не ответил.

– А коли все познал, – продолжала она, – так и то познай, что года через три-четыре и она тобе женой станет, доспеет! Ну а теперь идем к вечерне. Помолись со мной вместе…

Василий Васильевич воротился в Москву веселый и радостный. Радовался он и семье своей, и гостям, и хоромам своим. Послал он тотчас же за духовником, отцом Александром, и возок великокняжий послал в Вознесенский девичий монастырь, за матерью своей.

Через полчаса приехала она, благословила сына, обняла, поцеловала сноху и, прищурясь, сказала:

– Здорова ли? Как младенца-то носишь?

– И не чую его, матушка, – ответила Марья Ярославна, – всего три месяца как понесла, не отяжелела еще.

Поздоровавшись ласково с гостями, мать Синклитикия особенно приласкала Марьюшку и, поглядев в большие и тревожные глаза ее, обняла и молвила:

– А ты, дитятко, не страшись. Внучкой мне будешь – навещай меня. Яз те много притчей и чудес Божиих поведаю.

– Будь, государыня, бабкой ее, а ты, Марья Ярославна, будь ей не свекровушкой, а матушкой родной, меня вместо, – жалостно проговорила Настасья Андреевна. – Худо мне: все пухну и дышать трудно.

– Отцы духовные приехали, – сообщил Константин Иванович, входя в трапезную, – в крестовой уж они.

– Идемте, идемте! – сказал громко Василий Васильевич, вставая со скамьи. – Веди мя, Васюк.

Впереди всех, как в прежние годы, пошла Софья Витовтовна, но теперь странно было видеть ее дома в монашеском одеянии. Другой какой-то она стала, словно что-то отрезало ее от семьи.

В крестовой были духовные: и отец Александр, и дьякон Ферапонт, и дьячок Пафнутий. Обратил на себя внимание Ивана отец Ферапонт: мрачен он весьма, ни на кого не смотрит. Поет он службу, как всегда, трубным гласом своим. Слушает его Василий Васильевич и сладостно улыбается всякий раз, как только взревет отец Ферапонт.

– Ох, и одарил же Господь его громогласием, – сказал на ухо Василию Васильевичу князь Борис Александрович.

– Прямо труба арханделова, – живо отозвался великий князь Василий.

Но вот уже ко кресту приложились все, когда отец Ферапонт, снимая с себя стихарь, закрыл вдруг лицо руками, и могучие его плечи стали содрогаться от рыданий.

В тревоге все обступили его.

– Пошто так? – строго спросила Софья Витовтовна. – Соблазн сие.

Отец Ферапонт открыл лицо, мокрое от слез, и отрывисто произнес, захлебываясь плачем, как малый ребенок:

– Сюды идучи, весть получил… Весть… Отец-то Иоиль… Незлобивый, голубь ласковый… Отец Иоиль преставился Богови…

У Ивана будто оборвалось что-то в сердце. Вспомнил он маленького попика с белой пушистой головкой. Тяжко ему, словно в душе его что-то умерло вместе с этим попиком. Огорчен был и Василий Васильевич. Отерев слезу, он истово перекрестился и молвил громко:

– Царство небесное рабу Божию Иоилю… Отслужим панихиду ему…

Когда все возвращались из крестовой в трапезную, бабка, задержав сына, проговорила вполголоса:

– Помни, сынок, о Ржеве-то. Вернуть ее надобно от Твери. Не вернем – пред Богом и детьми грешны будем. За сим сюды и приехала на сговор-то. Проси Ржеву… Ну, прощай, сынок, пора мне в обитель вернуться.

Когда проводили Софью Витовтовну в монастырь, пошли родители жениха и невесты в опочивальню Марьи Ярославны, дабы сговор вести, торг торговать о приданом за Марьюшкой, о времени свадьбы и о всем прочем.

– А ты, Ванюша, – ласково молвила Марья Ярославна, – побудь с нареченной-то своей в трапезной, побеседуй. Скушно ей одной-то в чужих хоромах…

Иван остался и, садясь на скамью рядом с Марьюшкой, заметил, как она вся вздрогнула и поспешно отодвинулась подальше.

– Пошто страшишься меня? – спросил ее Иван. – Яз тобе худого не сотворю. Помнишь, как мы с тобой на санках в Твери катались?

Марьюшка, хотя поглядывала исподлобья на него, все же улыбнулась и ответила:

– Помню, но ты был тогда маленькой, а теперь другой. Усы у тобя и борода. – Она вдруг затуманилась вся от печали и, помолчав, продолжала: – Не хочу тут жить. В Тверь хочу, к матушке. Немощна матушка моя, бают все, умрет скоро…

Голос ее пресекся от слез. Ивану жаль стало эту хрупкую девочку.

– А ты не верь сему, – ласково сказал он, – пошто матушке твоей умирать? Никто, кроме Бога, не знает, кто и когда умрет.

Марьюшка успокоилась и внимательно испытующим взглядом осмотрела Ивана, словно незнакомого, но опять улыбнулась и заговорила доверчиво:

– Не хочу яз замуж и в Москве жить не хочу. А ты?

– И яз не хочу жениться, – улыбаясь, сказал Иван, но ему стало обидно и за себя и за эту еще глупенькую девочку.

Ответ Ивана успокоил и ободрил Марьюшку.

– А на санках мы кататься будем?

– Будем.

– А на качелях?

– И на качелях будем.

– Матушка мне сказывала, что, когда замуж выйду, будут у меня дети: мальчики и девочки. Яз хочу девочек. Буду с ними хороводы водить, песни петь… – Она опять замолчала, о чем-то думая, и решительно объявила:

– Все ж, Иване, не надо ни тобе, ни мне никакой свадьбы.

– Истинно, не надо, – невольно улыбаясь, подтвердил Иван. – Ты сего не бойся. Свадьбы нашей до лета не будет.