Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

— Красноречивее не скажешь, Ния. Ты сбежала фактически из-под венца, наплевав на мнение толпы и на того же Мантурова, с которым, прежде чем поцеловаться со мной, решаешь все честно обсудить. Он что? Твоя совесть, которая никак не затыкается, или…

— Я хочу ему все объяснить.

Пиздец! А это даже очень занимательно и, сука, охренительно интересно.

— Ния-я-я, — пронзительно пищит мальчишка.

Тонька вздрагивает и отвлекается, поворачивает голову в ту сторону, где он находится и громко спрашивает у мелкого:

— Что у тебя случилось, детка?

«Детка»? Это говорит та, которая называет ребенка незаконнорожденным, практически нарекает каждый раз ублюдком, бесхозным, брошенным пацаном, безотцовщиной, а свою сестрицу костерит за необдуманный поступок распоследними словами, абсолютно не стесняясь в лексике, которую по отношению к обоим полушутя или полусерьезно употребляет.

— Смотли! — пищит мальчишка.

«Не уходи!» — почти шепчу направляющейся из кухни в зал Антонии. — «Куда ты?».

Какой еще Егор? Какие на хрен беседы и объяснения? О чем, да по какому поводу, зачем, в конце концов, в чем вообще сакральный смысл того, что она собирается сделать или брошенному мужику рассказать?

Помещение, в котором я нахожусь, просторное, огромное, а мыслей очень много и все кружат, вращают воспаленное сознание, закручивают воронку, захватывая большие биты информации, которую я стал напрочь забывать. Они заставляют меня воображать ужасные картины, как…

Она вдруг остается с ним! Внезапно возвращается! Любезно дает им новый шанс. Уходит от меня… Бросает…

«Мы вместе, Ния!» — не знаю, что из этого выйдет, но я два дня официально встречаюсь с Антонией Смирновой и не собираюсь слушать страдания ее души о том, как нехорошо и не по-женски она поступила с моим предшественником. Он не был таковым… Он был кем угодно, но только не ее мужчиной… Если бы… Да, блядь, так ведь не бросают! Ее поступок вполне очевиден и не нуждается в пояснениях «производителя». Если «клиент», конечно, руководство пользователя прочитал, прежде чем приступил к «эксплуатации».

— Нет! — пялюсь в широкое, почти панорамное окно, запоминаю каждый камушек, веточку, кустик, которые засекаю во дворе. — Нет, нет, нет…

— Петя? — ее руки проходят сквозь меня. Так я это вижу, так чувствую, так все понимаю. Тоня со спины обнимает меня и прислоняется щекой к моей лопатке, целует через рубашку, прихватывает ткань, цепляется зубами, оттягивает и отпускает. — Это будет правильно…

— Нет.

— Я извинюсь.

— Он в этом не нуждается. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ты унизишь его еще больше. Это…

— Я поговорю с ним, Велихов. Не приказывай мне. Ничего не выйдет, если ты будешь себя вести со мной, как хозяин.

— Я не хозяин, — поворачиваю голову и профилем ей отвечаю. — Ты свободна, но…

— Естественно, — хмыкает стопроцентно ухмыляющаяся Смирнова. Уверен в том, что Тонька улыбается. Ее сбившееся дыхание, теплый воздух, который я ощущаю, когда она меня касается, говорят о том, что шавочке смешно.

— Поцелуй меня, — хриплю и быстро добавляю. — Пожалуйста…

Смирновы сильно задерживаются. Мы с Нией успеваем пообедать, до слез из глаз посмеяться над какой-то чокнутой комедией, которую находим на одном из телевизионных каналов, затем немного, в течение сорока пяти минут или даже часа просто помолчать и посидеть в громкой от безмолвия тишине, внимательно рассматривая друг друга. Пару раз трогаем губами губы, пока шустрый малый отвлекается на свои занятия, а когда вдруг возвращается к нам, протягивая какого-то кислотного обормота, мы с Тосиком растягиваемся по сторонам и одновременно подкатываем глаза, отыскивая при этом на высоком потолке косметические недостатки: трещины, пятна и даже плесень, которой покрывается этот дом, когда идут затяжные ливневые дожди.

В три пополудни дружной компанией выдвигаемся на прогулку, развлекая пацана, который и возле детской горки и качелей все же умудряется искоса приглядывать за нами, смущая Тузика, которого я своим носом и зубами терзаю в районе основания тонкой нежной шеи.

Прекрасный опыт… Без пошлости и грубости, без вызова и игр, без пари, споров, без провокаций, которыми обычно промышляем, когда остаемся с Тонькой наедине.

— Переезжай ко мне, — шепчу на ухо сидящей на подвесной большой качели рядом со мной Смирновой. — Тонь, что скажешь?

— Родители вернулись, — она кивает в сторону ворот. — Господи! — всплескивает руками и закрывает ими рот. — Свят…

— Переезжай ко мне, Тосик? — не обращаю внимания на ее возможную истерику, обхватываю за плечи и притягиваю к себе. — Слышишь?

— Он погиб? Свят ушел? Нет, нет, нет. Петя, ты веришь? Он умер?

Машина Сергея въезжает во двор и накатом подбирается к парадным ступеням. Транспорт не успевает остановиться, как его задняя пассажирская дверь распахивается и из салона автомобиля пулей вылетает Юля, которая спотыкается на первой же ступени лестницы, сильно растягивается, словно раненое, подстрелянное браконьером красивое и хрупкое животное, елозит лбом марш, ползет наверх и жутким голосом орет.

— Петя! — Тонька прячется на моей груди, сильно прижимается ко мне, пальцами цепляется за рубашку, всхлипывает и монотонно повторяет. — За что, за что, за что, за что? Моя сестричка, любимая, любимая, такая дорогая…

Я слышу, как глохнет двигатель машины, как сильно завывает ветер, как четко и ритмично хлопает лопаткой Игорь по пластиковым формочкам, как с довольно громким щелчком открывается дверь водителя и вижу, как медленно выходит сильно спавший с лица всегда улыбчивый Сергей.

Смирнов возвышается над лежащей на ступенях женщиной, что-то нервно перебирающей пальцами, он просто смотрит и ничего не делает. Помочь здесь нечем, здесь только ждать, сочувствовать, поддерживать, дать время ей, себе, жене… И мальчику, который ярко улыбается мне.

— Петя, — говорит сын и тычет в меня пальчик. Сын… Сын Святослава, которого все же опознали и с кончиной которого пока, увы, не смирились.

Сергей осматривается по сторонам и что-то говорит жене, вытирающей платком свое лицо. Он странно крутится, озирается, словно что-то или кого-то ищет, и тут же замечает нас, раскачивающихся на качели. Я молчаливо жду, что скажет он! Я выдержу, а он мне не соврет.

Тонькин отец вскидывает руки, машет нам и сильно отрицательно мотает головой, а это значит:

— Тосик, Свят жив. Смотри, — несильно встряхиваю всхлипывающую на мне. — Смотри туда! Там твои родители