Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

Beach, где мы бывали много лет подряд. Удивительно расположенный отель. Там нам было абсолютно комфортно, мы полюбили это место и никогда не уставали туда возвращаться: огромный бассейн, лежаки в тени деревьев, столики вокруг, крытый ресторан, персонал, заботящийся о постояльцах. Метрах в пяти от нас расположилась семья, мать и девочка. И эта девочка все время поглядывала на нас с Андреем, наблюдала, как я плаваю. Я не могу без плавания, вода – это моя стихия.

И вот мы сидим, чуть приоткрыв ноги и плечи для солнечных лучей, и девчушка подходит ко мне и с такой нежностью и сочувствием наклоняется и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, чем болен ваш дедушка?» У меня было ощущение, что мне на голову что-то упало. Я не могла поверить, чтобы Андрея назвали моим дедушкой. Я ответила, что он не мой дедушка, он просто сейчас болеет, но у него болезнь, которая пройдет. Но почему-то вопрос той девчушки застрял во мне навсегда.

Какая несправедливость судьбы! Я, которая старше Андрея на 9 лет, которой всегда предрекали перед замужеством, что я буду уже глубокой старухой под 60, когда он еще будет молодым мужчиной! И вот вдруг наступает момент, когда его могут принять за человека старше меня. Я была настолько расстроена и обижена, что это невозможно передать словами. Это второе впечатление сидело почти так же глубоко во мне, как его первые признаки болезни, и моментально всплывало при слове Крит.

Глава 7

Трагическая дилемма

Декабрь 2010 года

Подлечившись в Германии, вернувшись домой, Андрей счел себя достаточно здоровым и сильным, чтобы уезжать и работать в мастерской архитектора Михаила Крихели, давнего друга. Пропускал обеды и ужины, а порой даже забывал принять лекарство. Никакие мои усилия, попытки запрещать, напоминать не приносили результата. Андрея нельзя было остановить, невозможно. Все, что касалось поэзии, творчества, не обсуждалось, если он решил ехать, то его не отговорить. Я становилась врагом номер один на пути его поэзии.

Это типичная дилемма высокоодаренных людей: творчество – или здоровье. Это тиски альтернативы: служение таланту – или выживание. Так сгорели Высоцкий, Даль, Миронов, Абдулов, перечислить всех невозможно.

С Андреем проблема оказалась еще сложнее: его болезнь, необходимость круглосуточного наблюдения за ним полностью противоречили его свободолюбивому характеру. В течение нашей 46-летней совместной жизни он всегда имел возможность быть в полном одиночестве, чтобы писать, думать, сосредоточиться. Теперь оно исключалось. Кончилась свобода, кончились долгие одиночные прогулки, но рефлекс свободного одиночества вытравить невозможно. Он всегда стремился быть один, всегда хотел все делать сам.

Раньше, если вдруг пришла в голову какая-то мысль, он немедленно приступал к ее реализации; если получал информацию о каком-то событии, интересном и важном, мчался, чтобы участвовать, читать стихи, сниматься на ТВ. Я ему часто говорила: подожди, надо бы подумать, чтобы глубже осмыслить… но это было не в его характере. Его жизнь укорачивала, съедал стресс от невозможности реализовать придуманное.

Переполненность воображения, энергетики, характера не может реализоваться, так как боль и скованность перекрывают все импульсы. А переутомление все усиливается. Сейчас, когда он так тяжко болен, за столом ощущается неумение ждать. Я накрываю на стол, потом ставлю закуску или заранее десерт, уже через несколько минут все сметено, он не может дождаться, пока на смену первому придет второе, десерт, он хватает первый попавшийся кусок. Мне кажется, что это свойство стало одной из форм его сегодняшней болезни. К видимым признакам ее добавилась усугубляющаяся резкая, толчками ходьба, невозможность двигаться плавно и, как я уже говорила, снижение тембра и качества голоса. И – все пережитое прежде. Самые трагические моменты – смерть близких. Примириться с тем, что люди уходят, исчезают из поля его жизни, он никогда не мог.

Беспощадные дни – смерть матери, Антонины Сергеевны, в девичестве Пастушихиной.

Стоял мокрый, пронзительно холодный март. Антонина Сергеевна жила у дочери Натальи. Посреди телепередачи она вдруг окаменела, голова склонилась набок – в одну минуту все было кончено. Умерла, не приходя в сознание.

Андрей, кажется, был в Германии, скорее всего, там проходили его вечера.

Мне предстояла невыносимая миссия сообщить ему по телефону о смерти матери. Я не решилась на это, позвонила, сказала, что мать внезапно тяжело заболела, надо срочно вернуться, быть может, потом будет поздно. Меня поразило, что он ответил приблизительно: «Да, да, конечно. Вот у меня еще два вечера, после них я сразу же вернусь». Я сказала: «Это невозможно. Отменяй вечер и прилетай».

Я-то понимала, что тело Антонины Сергеевны не может ждать погребения столько дней, никто не согласится оттягивать неделю. Я повторила: «Прилетай немедленно, а то ты ее не застанешь». Он прилетел 3–4 дня спустя, ситуация была критическая. Сестра, родственники назначили день похорон в московском крематории. Впоследствии урну должны были захоронить на Новодевичьем кладбище в могиле ее мужа – Андрея Николаевича, отца Андрея.

Очередь наша была третья или четвертая, впереди на мартовском ветру стояли гробы, вокруг них – плачущие родственники. Помнится, оставался один гроб перед нами, когда влетел Андрей с криком: «Я не дам ее сжигать!» Он приказал вытащить гроб и вывезти с кладбищенской территории.

Все последующие дни проходили в каком-то неистовом угаре. Андрей находился в постоянной истерике. Получить разрешение на захоронение на Новодевичьем кладбище задача практически неразрешимая. Как часто бывает, препятствие возникло там, где его совершенно не ждали. Оказалось, что могила Андрея Николаевича рассчитана только на одного: по строгим правилам кладбища невозможно нарушить дистанцию между двумя телами. Однако сумасшедший вид Андрея, горящие глаз, отчаянье, сквозившее во всем его облике, сделали возможным невозможное – чиновники подписывали бумаги, Моссовет дал разрешение в виде исключения, похороны состоялись.

В эти дни мне казалось, что Андрей никогда не придет в себя, я с трудом представляла, как он будет жить дальше. Но внешняя переключаемость его оказалась фантастичной. Еще были конвульсии затянувшегося продвижения создания памятника на могиле, нескольких посещений кладбища, а потом, когда громадный шар из гранита уже был водружен, потребность посещения и вспоминания была все реже. Сегодня я почти всегда напоминаю Андрею восьмого марта, что в этот день скончалась его мать. Следы остались в поэзии, несколько стихотворений посвящено матери.

Были и переживания, связанные с женщинами, дружбами и предательством мужчин, восторгом и разочарованием поклонников. Но все это проходило очень быстро, почти незаметно, в подобных случаях меня поражали его переключаемость, способность, как надуваемый мячик, расправлять свои мускулы, черпать вдохновение в случившемся и часто оборачивать все в стихи.

Глава 8

Смерть

12 мая