Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

минут Андрея не повезут на исследование, мы одеваемся и уходим. Через пять минут седовласый, благородного, степенного вида пожилой врач перевел Андрея в другую комнату, усадил меня у телевизора и сказал, что начинает исследование, которое я могу наблюдать на экране. Каково же было потрясение всех окружающих, когда этот седой дядечка (дай бог ему здоровья) приостановил всю подготовку, сказав: «Ему операция не нужна. Просвет аорты должен быть менее пятидесяти процентов, обычно тридцать-сорок – тогда необходимо немедленное хирургическое вмешательство. У нашего пациента просвет более шестидесяти процентов, операция может никогда не понадобиться. Ourevour».

Итак, после двух часов сидения в предбаннике и пятнадцати минут в операционной мы удалились с ликующими лицами, позабыв ворчание и недовольство. Мы не могли не оценить смелость и добросовестный профессионализм человека, не захотевшего нарушить клятву Гиппократа даже тогда, когда уже было потрачено время и на исследование и на подготовку к операции.

Попадем ли мы снова в эту клинику? Или этот этап пройден? Так я спрашиваю себя после того, как мы нашли этот уникальный Паркинсон-центр в Германии, в маленьком городке Бад-Наухайм, на площади имени Элвиса Пресли. Здесь, возле парка, возведен монумент в честь легендарного певца. Он проходил в этом городе военную службу, к нему сюда приезжали отец и бабушка, король рок-н-ролла говорил, что нашел в Бад-Наухайме свой «дом в Европе».

Культ Элвиса Пресли сохраняется здесь, как любое важнейшее событие, отражающееся на городке, если его посещает Наполеон, Шварценеггер или Антон Чехов. Городок, в котором он умер, Баденвайлер, знаменит для любого культурного человека именно тем, что здесь умер Чехов, как и то, что тело его было отправлено на родину в товарном вагоне с надписью «Устрицы».

Как мы сюда попали? После страшного случая. Андрей лежал в одной из московских больниц, с очень хорошей репутацией. Заведующим отделением был наш большой друг Илья Дорофеевич Копылев, а директором – известнейшая женщина Галина Терехова. Но, увы, рядом с блестящими специалистами высшего эшелона часто работают равнодушные, малооплачиваемые нянечки, медсестры. Андрей был помещен в эту больницу с условием, что дежурство у его постели будет круглосуточным. Но это – на бумаге, практически все дежурные спали или в ординаторской, или в коридоре на креслах. Никто ни его слабого голоса, ни колокольчика не слышал.

В ту роковую ночь он звал нянечку, она не отозвалась, он попытался самостоятельно встать. И пролежал на ледяном полу до утра, его обнаружили только во время утреннего обхода, 7–8 часов спустя. В результате в левой руке образовался плексид и контрактура, которую никакими усилиями ликвидировать не смогли. Скрюченная замком кисть, неподвижная от предплечья до кисти рука уничтожали последние радости его вольного существования. Он стал беспомощен во всем – не мог сам одеться, застегнуться, сходить сам в туалет практически тоже не мог.

После этого падения все нейрохирурги говорили одно и то же: полного выздоровления не будет, они не помнят, чтобы подобную контрактуру, закрепленную таким долгим неподвижным лежанием на полу, можно было выправить. Один из профессоров сказал: нужна серьезная операция или трансплантация сустава, но, учитывая его диагноз, общий наркоз и операция исключены. Если будут невыносимые боли и резкое ухудшение, в конце концов придется ампутировать. Длительное многомесячное лечение: физиотерапия, электропроцедуры, массаж, ванны результата не дали. Из-за бесконечного лечения, пребывания в больнице общее состояние, естественно, ухудшилось. Он плохо ходил, почти полностью исчез голос, Андрея можно было услышать, только подставив ухо к его губам. Мы перепробовали много приспособлений, усиливающих звук, – результат был нулевой.

Вот в таком состоянии, почти отчаявшись, я узнала о Паркинсон-центре в Германии. Направила туда все заключения и анализы Андрея, созвонилась с Алексеем Коршуновым, молодым специалистом с российскими корнями, который разрабатывал новую методику лечения болезни Паркинсона. Встреча с ним оказалась судьбоносной. Появилась надежда. Изучив случаи протекания болезни Андрея, клиника провела полное исследование, и Коршунов определил дозировку лекарств, их соотношение друг с другом, регулярность чередования. Одновременно Андрей работал с ортопедом и логопедом, мы гуляли с ним дважды в день по парку, и после трех недель пребывания в клинике Андрей стал неузнаваем.

Частично вернулся голос (конечно же, он не стал тем прежним поэтом, которого завороженно слушали стадионы), но во всяком случае, голос был слышен в другом конце комнаты, вернулись жизнерадостность, тяга писать стихи. Благодаря методике Коршунова и серии инъекций (в том числе ботокса) появилась чувствительность в руке, он мог ее поднять до плеча, разомкнулась скрюченная кисть, он стал шевелить несколькими пальцами. Андрей стал почти свободно ходить, каждый день мы обязательно гуляли. И еще, конечно, природа, запах, буйное цветение, яркость красок, напоенность воздуха были союзниками этого лечения.

Я живу по соседству, в гостинице, как я говорила, дважды в день захожу за Андреем, до обеда и перед ужином, и мы идем в парк. Мы сидим на скамейке, посреди немыслимой красоты поляны с цветами, по тщательно ухоженной дорожке едут парочки на велосипедах, я оставляю его здесь, не больше чем на 10–15 минут, и бегу за покупками. Вагончики со свежей рыбой, овощами и фруктами два раза в неделю располагаются рядом с парком. Печально, но факт, такие подвижки в болезни оказались возможны только в клинике.

В Германии мы с ним прочитали его интервью Диме Быкову[40] в «Собеседнике». Я не знала о нем ничего, так как голоса у него нет уже давно. Да, собственно, интервью как такового и не было. Дима составил его из своих прежних разговоров с Андреем, на различных встречах. Какие-то моменты вызвали во мне досаду, что я там не присутствовала.

Разумеется, я никогда не вмешиваюсь, кроме тех случаев, когда первая читаю, что он написал, и он просит высказать свое мнение. Иногда воплю со страшной силой, если вижу, что он всуе острым словцом может сразить человека наповал, уничтожить его семью. Потому что в этот момент он думает только о парадоксах жизни, но не всегда понимает, что слово может быть смертельным.

И еще в интервью есть ответы на такие вопросы, которые он сейчас бы не повторил. Например, Дима спрашивает, что будет с нашей страной, и Андрей отвечает: «Ничего не изменится, так будет еще очень долго».

Другое воспоминание, связанное тоже с пляжем на Крите. Был очень жаркий день, и море прогрелось до 27 градусов. Я не люблю теплого моря, мне это кажется каким-то извращением природы, море должно быть прохладным, соленым, но только не горячим. Горячее море – это лечебная ванна, а я сроду не принимала лечебных ванн и никогда не любила тепла для своего тела.

Мы идем к бассейну Rethymno