Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

это­го — редкие, как бриллианты в тоннах глины, настоящие прозрения, да еще отстаиваемые с твердостью и даже с го­товностью на жертвенный подвиг. Ересиархи оказываются далеко не всегда коварными волками и служителями диа- вола. Часто они искренне искали истину и искренне заблу­ждались. Столпы правоверия порой вовсе не были подвиж­никами без страха и упрека. Как и любая история падшего человечества, история Вселенских Соборов, что прекрасно показал Антон Владимирович Карташев, и не только он, скорее удручает, чем восхищает. И в этом «соре» страстей и в редкой для нашего мира чистоте ума и души, шаг за ша­гом, от Собора к Собору, с частыми отступлениями в ошиб­ки, выкристаллизовывалось христианское богословие.

Для христианина правильное тринитарное и христоло- гическое богословие — это не творение истины, а ее высве­чивание, обнаружение. Отношения Лиц Святой Троицы, отношения природ, ипостасей и воль во Христе ни на иоту не меняются в зависимости от тех или иных реше­ний Соборов. Соборы и отцы Церкви только в большей или меньшей степени прозревают объективную реальность Божественного и человеческого, в той степени, в какой эту реальность соблаговолил раскрыть для нашего обо- жения Сам Бог, являя тем полноту Своей любви к людям.

Для адептов веры богословие в чем-то сродни есте­ственным и точным наукам. Законы природы и матема­тические теоремы не меняются, если они познаны чело­веком. Они всегда равны себе. 1+2 = 3 вне зависимости от того, умеем мы считать или нет, находимся мы на Земле или в иной Галактике. Но человек, познав законы приро­ды, может использовать их с пользой для себя, а познав неверно, ошибившись, может навредить себе.

У древних греков была поговорка: «Не стремись стать Зевсом, смертный должен иметь смертные мысли». Это — одно виденье отношений между человеком и Богом. Совершенно противоположное отношение осознали их потомки в христианском богословии: «Человек должен стремиться стать богом, смертный должен иметь мысль — как достичь бессмертия». Тринитарное и христологиче- ское учение Церкви объясняло, что это возможно в прин­ципе и указывало, как эту возможность осуществить.

Глава 8

Что есть человек

Родовое и индивидуальное

После решения двух главных вопросов, стоящих перед христианином, чающим обожения, — тринитарного, то есть о соотношении Лиц в Троице, и христологического, о соотношении природ и воль в личности Христа, возни­кает следующий вопрос. Это вопрос о том, что такое сам человек. Если со стороны Божества возможности соеди­нения с Ним открыты, как человек может этим восполь­зоваться? Что такое человек?

В Греции, начиная с Сократа и Платона, домини­ровал платонический принцип идеи, эйдоса как боже­ственного, потустороннего образа материального объек­та. Сходные по смыслу слова Ьёа и elboq — вид, качество, устройство, род, образ — Сократ и Платон стали исполь­зовать для обозначения божественного плана, проекта каждого рода вещей. Стараясь вернуть своих соотече­ственников Богу, Сократ выбирает очень понятный гре­кам образ. Если древние, по большей части земледель­ческие культуры Египта, Месопотамии, Ханаана, Библии использовали образы произрастания, смерти и возро­ждения растений («Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» [Ин. 12:24]), то ремесленная культура древ­негреческого города легко усваивала категории замысла и воплощения. Мастер сначала должен представить себе сосуд, который он хочет вылепить на гончарном круге, а потом уже воплотить свое представление; скульптор сначала представляет себе статую, а потом, как гово­рил Микеланджело, берет кусок мрамора и отсекает все лишнее. Без представления образа вещи в уме создате­ля не может ничего быть им создано. Греку это было по­нятно. Статуи и амфоры не растут на грядках «сами со­бой» [ср.: Мк.4:28], но замысливаются мастером, а потом, с большим или меньшим умением, воплощаются им.

В божественном бытии, которое Платон именовал Гиперуранией, наднебесным миром, присутствуют об­разы родов всех земных вещей: людей, коней, родников, камней и т. п. И земные предметы суть явления этих об­разов. Как и софисты, Сократ и Платон перенесли свое внимание с размышления над внешним миром (что бы­ло присуще натурфилософам) на человека. Но если софи­сты считали любого конкретного человека равным само­му себе, каков бы он ни был (таков его эйдос — характер), то Платон и Сократ утверждали для человека необходи­мость соответствия (или несоответствие) абсолютному божественному образу человека благого и прекрасного. Человек, имея свободную волю, может соответствовать, а может и не соответствовать божественной идее чело­века, может соответствовать ей в большей или меньшей степени, в то время как иные сущности, если в их судь­бу не вмешивается человек, вполне соответствуют сво­ей божественной идее. И в той степени, в какой человек не соответствовал абсолютному божественному плану, абсолютной идее человека, он не был человеком.

Именно в этом смысле следует понимать знаменитые слова Сократа во время прогулки с Федром по окрестно­стям Афин: «Я исследую самого себя: чудовище ли я, за­мысловатее и яростнее Тифона, или же я существо более кроткое и простое и хоть скромное, но по своей приро­де причастное какому-то божественном уделу?» [Платон. Федр, 229с-230а]. Тифон — страшное чудище, поражен­ное Аполлоном, на останках которого он воздвиг свое Дельфийское святилище, в котором и была начертана надпись «Познай самого себя». В силу своего божествен­ного эйдоса, как и весь мир, человек причастен боже­ственному уделу, но, как существо свободное, он может отступать от этого «удела» сколь угодно далеко, разрушая и себя, и мир вокруг и становясь «чудовищем яростнее Тифона». Бог прост. И человек в той мере, в какой он со­ответствует идее Бога, кроток и прост. А в той, в какой отступил от своей божественной природы, человекяро- стен и «замысловат».

Платон подчеркивал, что божественность челове­ка — это его родовое, эйдетическое качество, как и боже­ственность розы или бабочки, а индивидуальная особен­ность — это та самая «замысловатость», которая отделяет индивидуального человека от божественной идеи и дела­ет его тифоническим. На место божественного замысла о каждой личности, как в вере египтян (вспомним кате­горию Ка), Сократ поставил божественный замысел о ро­де и отступление от него в индивидуумах. Именно та­кое созерцание стало присуще высокой греческой мысли.

Таким образом, у Платона родовое предшествует лич­ностному. Есть человеческий род, но у этого человеческо­го рода есть разные личины, маски: маска Насти, маска Ксюши, маска Андроника. И все мы более или менее от­клоняемся от божественной идеи человека, и чем больше это отклонение — тем хуже для нас, потому что это от­клонение от абсолютного божественного блага и совер­шенства. Чем ближе мы к родовой идее человека, тем лучше. Потому что это идея в Боге, это идея Бога и, со­ответственно, это идея совершенная. А если мы откло­няемся, то мы несовершенны.