День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Я так и знала! Так и знала! – твердила Варенька, и ее пухлая нижняя губка, подергиваясь, смешно кривилась. – Ну зачем, а?!.. Зачем мы такие – заполошные, что ли? Зачем, а? – спрашивала она, подавляя подступившие к горлу слезы. – Мне так тяжело было, если бы ты знал!.. Одиннадцать месяцев!.. Будто сто лет; целую вечность! Ты не представляешь, что я пережила там, на фронте! Ты даже не представляешь!.. Война совсем не такая, как про нее думают и пишут. Страшно, Гриша! Ужасно, ужасно!.. Что я только не видела там!.. Ты читал, как у меня на спине убило офицера? И меня ранило, и еще трех солдат убило возле миномета. Ах, да что там!..

От ее ли жарких глаз, от тепла ли ее гибкого тела, но вдруг что-то большое и тревожное оборвалось в сердце Григория, и ему стало легче. Он вздохнул полной грудью. И, как давно-давно, улыбнулся ей по-мальчишески кротко и стеснительно.

– Варенька! Милая! Я, я – такой идиот – знаю, знаю!.. Но я постараюсь, – пообещал он и, нахмурясь, осекся. Что он может обещать ей? И о чем он? Что он хотел сказать?

– Как ты сильно переменился, Гриша. За одиннадцать месяцев тебя просто не узнать! И морщинка между бровями врезалась навсегда, и весь ты почернел. Плохо, да? Опять что-нибудь, как тогда на Алтае, да?

Григорий испуганно вздрогнул, и левая щека его конвульсивно дернулась, подкинув веко.

– Я так и знала! Так и знала!

– Тебе написали, да? Тетушка?

– О чем?

– О Приречье?

– А что с Приречьем? Разведку не разрешили, да?

– С Приречьем как тогда на Алтае.

– Как тогда на Алтае? – переспросила Варенька, не сразу сообразив, что хотел сказать Григорий.

Ах да! Тогда на Алтае у Григория затянулся тугой узел; на него ополчилась целая изыскательная партия Томского университета, которую он возглавлял как старший геолог. Тогда ему было очень трудно. Целое лето изыскательская партия работала впустую, и все по вине Григория. Под осень, когда надо было разведывать последний из намеченных участков, все геологи и студенты-дипломанты Томского университета отказались подчиняться Григорию и обвинили его в самоуправстве и во многих других тяжких грехах. А он настоял на продолжении работ. Открыты были крупные залежи угля, а через год – месторождение железа и медных руд…

– Приречье, кажется, доканало меня, – сказал Григорий, и взгляд его, сосредоточенный в себе, был сух, как блеклая осенняя трава.

– Разведка провалилась, да? – догадалась Варенька, и брови ее сползли вниз, сдвинулись, как и у него. Сейчас она хотела сказать какое-то особенное слово; уверить Григория, что он не одинок, когда они вместе, и у них есть товарищи, и что трудности надо преодолевать. Но она ничего не сказала: она просто благодарна была судьбе за то, что та соединила ее с Григорием в трудное время.

Где его несравненная бодрость и уверенность в своих силах, которой и море по колено? Отчего он так посутулился и весь почернел?

Как видно, крепко его прижали, и еще жмут!..

Теперь перед нею был страдающий человек, не из слабосердечного десятка, а из самых настоящих героев, которые могут вносить перемены в жизнь и сами меняться на глазах людей.

Глядя на мучительный излом его бровей, она почувствовала, как навернувшееся зло за давние обиды исчезает бесследно.

– Все будет хорошо, Гриша, – весело проговорила она, дотронувшись пальцами левой руки до морщинки между бровями. – Все будет хорошо, вот посмотришь!.. Я когда получила твою телеграмму, что Федя тяжело заболел и просит, чтобы я приехала поскорее, я, знаешь, не поверила. Я же только что получила письмо Феклы Макаровны, где она писала про необыкновенную любовь Юлии и Федора, и что Юлия будто спасла Федора где-то в Ленинграде… И вдруг – тяжело болен! Я подумала, что тебе очень трудно. Но почему, почему, Гриша, ты просто не позвал меня, а? Да я бы птицей прилетела, ей-богу! Или ты не мог переломить свой характер?

Руки Григория разжались, сползая по ее плечам. Не глядя на Вареньку, он тихо сообщил:

– Федор умер.

На секунду настала жуткая тишина.

– Что? Что ты сказал? – шепотом спросила Варенька.

И по тому, каким взглядом он посмотрел на нее, она поняла, что он сказал правду.

– Умер? Федя? Когда? – вскрикнула она, выпустив из руки букет живых цветов.

– В тот день, как я получил твою телеграмму, что ты «завтра выедешь». Только неизвестно было: с каким поездом? И почему от Саратова ехала восемь суток? Я же третьи сутки встречаю тебя. И днем, и ночью не пропускаю поезда.

– Постой, постой. Это правда – умер? Похоронили?

– Нет. Ждали тебя.

– Боже мой, Федя, Федя! Самый справедливый из всех, кого я знала!.. – И низко склонив голову, уткнувшись губами в уцелевший жухлый георгин, вдруг заплакала тихо-тихо, вздрагивая плечами. Григорий загородил ее собою, чувствуя, как теплые слезы окропили кисть его руки.

…Не все слезы выплакала Варенька на вокзале.

Позднее, под вечер, когда тело Федора в гробу привезли из морга в дом Муравьевых и установили на половине Григория, в той комнате, где недавно жила Юлия, Варенька вдруг так разрыдалась, что ее едва оттащили от гроба.

Юлия меж тем сидела в стороне, и все смотрела на синеводый, тихий Енисей. Глаза у Юлии были сухие, холодные, как льдинки, но на ее сердце лежала такая тяжесть, что она с трудом переводила дыхание.

Встреча с Варварой у Юлии вышла натянутой, неестественной, без взаимности и откровения.

Варенька охотно познакомилась с Юлией, разговорилась – сказала про письмо Дарьи Ивановны и что она, Варвара, была рада, что в доме Муравьевых после нее появилась настоящая художница; но все это говорилось вообще, ради приличия, а не из чувства дружбы. Наоборот, глаза Варвары, холодно-равнодушные, как бы оттолкнули от себя Юлию.

«В ней слишком много чувственной страсти и эгоизма», – невольно отметила Юлия, угадывая в характере Варвары ту тщательно скрываемую нежность, ту особенную изюминку, по которой мужчины судят о женщине, определяя одних холодными и бесстрастными, других – темпераментными, с огоньком.

Варенька была с огоньком.

«Она как спичка. Только тронь, и вспыхнет», – говорила про нее Дарья.

«Нет, она совсем на меня не похожа», – с удовольствием отметила Юлия.

Григорий, заглядевшись на Юлию у окна и потом вскинув глаза на Вареньку, с удивлением отметил, что они совершенно разные! И откуда ему взбрело в голову, что Юлия – словно двойник Варвары. А именно это воображенное сходство так мучительно и бессознательно все время тянуло Григория к этой ленинградской девушке…

3

Мерцали светлые, как алмазы, августовские звезды. Дул