День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

чуть ощутимый теплый южный ветерок, вздымающий рябь на темных водах Енисея.

Над далеким правобережным Диваном поднималась круглая луна. Сперва показалось зарево, на котором резко отпечатался причудливый Диван. Потом постепенно поднялась луна, словно кто накинул на голову Дивана золотую круглую шапку.

Григорий сидел на берегу невдалеке от своего дома за понтонным местом, склонившись, неподвижно глядел куда-то вверх по течению реки. В болезненном надломе его густых бровей застыла мука.

Шумя галькою, кто-то спускался к берегу. Подошла Варенька в теплой пушистой шали, накинутой на плечи; у ней зябла пораненная правая рука. Молча присела на бревно, облитое лунным светом, и, вздохнув, тихо проговорила:

– Не ожидала я от Чернявского такого свинства. Что же он выиграет, если скомпрометирует тебя?

Григорий шумно засопел.

– Я думаю, Редькин его запутал. Сам он просто где-нибудь отсиживался, а в тайге не был. Он же такой жирный, неповоротливый. И почему ты Чернявскому доверил разведку?

Григорий пожал плечами. Как же он мог не доверить Чернявскому, с кем не одну ложку соли съели из горькой чаши трудных разведок!

– А где сейчас Ярморов?

– На Ангаре, у Городовикова. Там крупная изыскательская партия.

– Так это же, Гриша, замечательно! Немедленно надо садиться на самолет и лететь к Городовикову. Он же всегда поддерживал тебя! И теперь не откажет. А как Ярморов?

– Ярморов – настоящий геолог. Не хуже меня уверен в Приречье.

– Так чего же ты ждешь, скажи пожалуйста? Под лежачий камень вода не подтечет! Надо ехать, ехать на Ангару. Там же совсем рядом Приречье. И если Ярморова подбодрить немножко, он не откажется пройтись по следам Чернявского. Правда?

Григорий и сам думал над этим планом, да кто ему разрешит снять Ярморова с ангарских важнейших маршрутов? Если Нелидов узнает – будет настоящий скандал.

– Скажи, какой ты стал пугливый! – насмешливо протянула Варвара, сердито кинув камень в воду. – Пусть кипятится Нелидов вместе со своей доченькой, а мы будем делать свое дело. Ехать надо на Ангару, вот и все. Поставить Нелидова перед свершившимся фактом, и точка.

Как легко она рассуждает!

– А знаешь, чем это пахнет?

– Смелостью, Гриша. И еще риском, – без запинки ответила Варенька, подвигаясь поближе к Григорию.

– За такую смелость и голову могут снять. Очень просто. Геология – не игра в прятки. Нет у меня достаточных оснований, чтобы еще раз рисковать с Приречьем. Хватит. Да и кому оно нужно?

– Приречье не нужно? Вот это да! И Алтай никому не нужен, и Кузбасс, и Магнитогорск, и Курская аномалия, и все на свете. Да что ты, Гриша? Ты просто устал. Измучился! Знаешь, я сама вылечу в Приречье. Сразу после похорон Федора. Пусть тогда покричат Нелидов с Одуванчиком, а мне плевать на них. Я там столкуюсь с Ярморовым и Городовиковым, и мы организуем контрольный маршрут по следам Чернявского. И если найдем месторождение…

– Если бы да кабы! – пробурчал Григорий, медленно обдумывая предложение Варвары. Оно начинало ему нравиться. А что, если не он, а Варвара Феофановна вылетит на Ангару и там организует еще один поход геологов в Приречье?

– Если бы ты знал, Гриша, как у меня болит сердце!.. Так жаль Федора, просто никак не могу поверить, что его нет. Ну никак. Помнишь, как вот здесь он читал нам «Домик в душе»? Я никогда не забуду его «Домик».

Помолчала, прислушиваясь к тихим всплескам воды по голышкам камней, и, прислонившись плечом к Григорию, певуче заговорила:

У себя в душе я домик

Выстроил любимый…

Строил долго, очень долго,

Домик мой незримый!

В дальнем детстве, за туманом,

За горами прошлых дней

Начал строить я свой домик

Для себя, не для людей, –

читала Варенька, все теснее прижимаясь к Григорию и греясь его теплом.

А впереди так приветливо мигал красный огонек фарватера! Куда, в какую даль звал этот огонек бурной реки Григория и Вареньку?

4

На другой день Федор, одетый в парадный армейский мундир, лежал в красном гробу, и гроб несли на руках до самого кладбища на Афонтовой горе.

За гробом шли многочисленные родичи, военные из госпиталя и военкомата, студенты, друзья и товарищи Федора.

Стоял погожий солнечный день, Юлия шла в стороне от всех вместе с Варенькой, и ей было неприятно, что Варенька держала ее под правый локоть.

Когда гроб установили возле могилы и начальник госпиталя, седой полковник, открыл митинг, Юлия отошла к тополю и все время смотрела на Федора.

Его всегда подвижное, энергичное тело пугало теперь Юлию немым, застывшим спокойствием. Она смотрела на его лицо, и оно отталкивало ее чужим, холодным и далеким выражением. Вчера еще, когда Варенька сквозь слезы и рыдания проговорила, что она не узнает Федора, что Федор совсем не такой был, Юлия тоже обратила внимание на холодное, незнакомое выражение лица Федора и испугалась. И теперь Юлия старалась смотреть на сверкающую от солнца пуговицу на мундире Федора.

– Прощай, наш дорогой товарищ! – вдруг услышала она последние слова начальника госпиталя и удивилась: почему она здесь не одна? Хотелось закричать, разорвать эту тягостную тишину. А вокруг офицеры, солдаты, студенты, родственники Федора… Так много разных и совершенно незнакомых лиц! И зачем они тут?

От имени студентов педагогического института говорил долговязый паренек с русым чубом. Он еще читал стихи. И опять до сознания Юлии не дошло ни одного слова. Она ничего не слышала и ничего не понимала. Она видела и понимала только тот луч солнца, который сверкал на пуговице и соединял ее с живым Федором. И она вдруг вспомнила слова Федора:

«Не вешай голову, золотцо! К дьяволу грустненькое. Впереди мигает огонек!.. Туда, к огоньку, пойдем, золотцо!..»

Кто-то сказал ей: «Простись, Юлия». И она, неловко опустившись на колени, едва притронулась к холодному лбу Федора, с захолонувшим сердцем почувствовав, как от желтого лица прямо в синь неба исходит тошнотворный дух смерти.

Быстро поднявшись, замедленно переводя дыхание, Юлия опять стала смотреть на сверкающий луч солнца.

Слезы щекотали в горле; ей хотелось плакать. И плакать не о том, что умер Федор – человек, которого она, в сущности, совсем не знала, а вместе с его смертью ушел из ее жизни и тот лейтенант флота, которого она искала по госпиталям Ленинграда и вообразила необыкновенным героем; и не о том, что в ее жизни со смертью Федора образовалась какая-то страшная пустота, а просто ее душили слезы от всех минувших переживаний, и она не знала, что ее ждет завтра.

«Кажется,