Воспоминания одной звезды - Пола Негри

несколько дней на той же неделе Руди, вбежав в дом, заключил меня в свои объятия, воскликнув:

— Получилось! О, до чего здорово все получилось!

По новому контракту я получу 250 тысяч долларов за каждый из четырех фильмов с моим участием, — объяснил он, — а кроме того, мне причитается 25 % от чистой прибыли за мои фильмы. В результате Руди смог выполнить все свои финансовые обязательства и вновь обрести душевное спокойствие. Для меня это стало началом самого лучшего периода жизни. В ту пору у меня была не только насыщенная личная жизнь, приносившая большую радость, но и работа в кино давала максимум творческого удовлетворения. Начались съемки фильма «Отель „Империал“», и оба его творца, режиссер Стиллер и продюсер Поммер, каждый в своей области, действовали очень вдохновляюще на меня, как я и предполагала. Руди в скором времени получил главную роль в первой кинокартине согласно новому договору — это был «Сын шейха». У нас обоих был очень напряженный график съемок, поэтому мы могли видеться только в выходные. Руди снова ввел в строй после ремонта свою яхту «Феникс», и мы теперь могли проводить драгоценные часы на ней, пребывая только в компании друг друга, вдали от Голливуда и от напряженной жизни в его пределах.

Мы отправлялись на юг, вдоль побережья Калифорнии, и проводили долгие, неспешные летние дни в нашем собственном мире, посреди водной стихии. Еду мы готовили по очереди.

Мои гастрономические изыски ограничивались фаршированными яйцами по-польски, а вот Руди был на уровне перворазрядного итальянского повара. Его рецепты для соуса по-милански или десятки вариантов приготовления итальянской пасты были настолько секретными, что мне не разрешалось появляться в камбузе, яхтенной кухне, пока он там священнодействовал.

Поздно ночью мы лежали на палубе, обнявшись, не говоря ни слова. Когда мы все-таки их произносили, они нарушали наше состояние полного счастья, порождая мелкие сомнения. Я помню, как Руди однажды сказал:

— Все слишком чудесно, чтобы длиться долго. Мне страшно… мне очень страшно.

Мои попытки разуверить его в этом одновременно были желанием ободрить, воодушевить саму себя, потому что я тоже была фаталисткой, то есть опасалась, что счастье не могло существовать долго в моей жизни. Он отвернулся, глядя куда-то в морскую даль, пытаясь разглядеть далекий остров.

Он прошептал:

— Ну почему я не встретил тебя раньше? А сейчас, может быть, уже поздно…

Я обняла его, притянула к себе. Мы так и оставались, рядом, пока лучи солнца не уничтожили тьму кинжалами света. Когда Руди впадал в такое мрачное настроение, он просил меня описывать мой замок во Франции. Казалось, для него замок представлялся неким надежным убежищем. Он тогда говорил: «Мы устроим наши жизни так, чтобы половину времени в году проводить там, а другую половину — работать тут. Как только закончим работу над нашими фильмами, сразу же уедем туда. Ведь там мы можем быть одни, и никто и ничто не помешает нам. Там не будет ужасных воспоминаний о всяких неудачах в прошлом и никаких ужасающих, дурных предчувствий насчет будущего. И никаких призраков…»

Руди был странной смесью человека, поглощенного мирскими делами и заботами, а еще мистика и совершенного ребенка. Он любил прекрасные драгоценные камни не меньше, чем какой-нибудь индийский раджа. Это качество зачастую неверно воспринималось теми, кто начинал критиковать его за это. Они сами были не слишком уверены в собственной мужественности, чтобы дать выход своим пристрастиям к украшениям, а ведь это воспринималось как вполне естественное мужское качество во все времена, за исключением нашего… Несмотря на свою любовь к изящной одежде, желание быть предметом обожания, стремление окружить себя роскошью, Руди нередко уединялся, пытаясь справиться с глубинным ощущением душевной смуты, которое также составляло часть его «я». Он представлял собой удивительный калейдоскоп человеческих, мужских качеств, причем каждый новый образ появлялся с поистине ошеломляющей быстротой: то он беззаботный школяр, наслаждавшийся своей атлетической подвижностью, то щегольски одетый красавец и изысканный любовник, а то угрюмый аскет, мучивший себя горестными воспоминаниями и ужасными предчувствиями.

Порой казалось, будто Руди ни в ком не нуждался, и единственным своим компаньоном он признавал любимого добермана по кличке Кейбер. Хотя у него было много разных собак на псарне, лишь этому доберману разрешалось входить в дом. Кейбер обожал своего хозяина и, когда Руди куда-то уезжал, ожидал его возвращения, оставаясь безучастным ко всему вокруг. Он интуитивно откликался на каждое из быстро преходящих изменений в настроении своего хозяина. Пожалуй, никогда прежде не было столь ярко выраженной взаимной симпатии между человеком и его питомцем.

Когда наши с Руди чувства сделались еще более интенсивными и глубокими, я была очень благодарна маме, которая порой нас замечательно веселила. Однажды вечером, когда я приехала домой после работы, она поджидала меня у входа и негодующим тоном доложила, что видела, как мимо нашего дома в своем открытом автомобиле проехал Руди, а рядом с ним… сидела какая-то красавица-блондинка. Она так убежденно изложила это, что я уже просто кипела от гнева к тому времени, когда Руди приехал к нам на ужин, а потому приветствовала его возмущенным выпадом:

— Ну-ну, поздравляю тебя! Мне уже всё рассказали про эту блондинку, которую ты катал по всему городу. Твой последний трофей, надо полагать?

Он на минуту застыл в недоумении, а потом принялся хохотать что было сил. Взяв меня за руку, он, как я ни сопротивлялась, повлек за собой на улицу:

— Пошли, дорогая, пошли. Хочу познакомить тебя с моей новой любовью…

На переднем сиденье его автомобиля восседала самая красивая колли на свете — я таких вообще никогда не видела. Мы оба стояли около машины и хохотали, пока у нас не потекли слезы. Моя мама ведь не только невероятно близорука, но и слишком тщеславна, чтобы носить очки.

Мы не видели Давида Мдивани уже целых три месяца, с тех самых пор, когда он познакомился с Мэй Мюррей. И вот однажды, в воскресенье, он пришел к нам после полудня в невероятно возбужденном состоянии и объявил, что Мэй хочет, чтобы он женился на ней. Мы поздравили его с таким подарком судьбы. Мэй была не только знаменита и красива, но это еще и очень выгодная партия для молодого человека, у кого нет ничего за душой. Тут он воскликнул:

— Да, но у нас же такая разница в годах? Она на целых четырнадцать лет старше меня!

Пола Негри с собакой, 1926

Он обратился к моей матери и умоляюще вопросил:

— А