Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Лепестки стали мягчайшей, бархатистой подстилкой для наших тел, воздух наполнился ароматом розового масла, и мы с восторгом предавались любви в этом цветочном будуаре до самого рассвета.

На его лице, сиявшем в ореоле раннего утра, вдруг проявилась глубочайшая печаль.

— Завтрашний день уже настал. До чего же быстро пролетела ночь. И цветы уже вянут. Я обожаю тебя, Полька, — нежно говорил он, а руки его тем временем ласкали мое тело. — Что ж, будем благодарны тому, что есть… Тому, что мы способны ощутить…

В ответ я пробормотала вот эти строки из стихотворения Доусона[228]:

Они не долги, дни вина и роз —

Мечты туман.

Наш путь недолог, и всерьез —

То всё обман.

Прошло несколько недель неописуемого счастья. Но вот однажды вечером, после ужина, Руди вдруг сильно побледнел. На его лице отразился невероятный страх, и он, спотыкаясь, поспешно вышел через французские окна в сад. Я тут же вскочила с места, бросилась за ним и увидела, как он, скорчившись от боли, рухнул на шезлонг. Я опустилась на колени, обняла его и спросила:

— Что с тобой, дорогой?

Он был не в силах ответить. Я воскликнула:

— Сейчас, я вызову врача.

Я стала подниматься на ноги, но он вдруг схватил меня за запястье со всей силой, которая у него еще была, и так и не дал мне встать.

— Пусти, пожалуйста, — умоляла я в ужасе.

— Нет-нет! — взмолился наконец он, хватая воздух ртом. — Ничего особенного. Ничего такого. Пройдет… — Он отпустил меня, тут же закрыл себе лицо руками. — Не хочу, чтобы ты видела меня таким. Мне очень стыдно.

Он посмотрел на меня, попытался улыбнуться. Постепенно его лицо вновь порозовело, с него сошла гримаса боли. Он зажег сигарету, смущенным тоном проворчал сквозь зубы:

— Ну и что ты теперь думаешь про своего героя-любовника?

— То же, что и прежде, — заверила я.

Руди патологически боялся выказать любые признаки болезни, как будто это делало его менее мужественным. Я принялась умолять его:

— Ты должен сказать, что с тобой? Я хочу помочь тебе.

— Я принимаю одно лекарство, кое от чего, и оно, вероятно, вредит всему остальному.

— От чего оно? Не бойся, скажи мне.

Он отвернулся, тяжко вздохнул и с трудом выговорил:

— Ты только не смейся. Я больше всего боюсь облысеть, а волосы у меня выпадают.

— Всего-то? — недоуменно спросила я с облегчением.

Он возмущенно вскочил с кресла.

— Как можно с такой легкостью отмахнуться от этого? Ты способна представить себе великого любовника, короля экрана со сверкающей лысиной?

— Ну, из-за чего ты сходишь с ума? Дорогой, я не стану тебя меньше любить… Уж не говоря о том, что большинство ведущих актеров в Голливуде носят накладные волосы…

— Но я не большинство ведущих актеров… Я — Валентино!

Совершенно как маленький мальчик, он уверился в существовании собственного романтического образа, а потому теперь страшился проявить любую слабость, следуя ложному представлению, будто настоящий мужчина должен превозмогать любые проблемы со здоровьем. Я обняла его, улыбнулась и постаралась успокоить:

— Ты — великолепный любовник. Ты — настоящий мужчина! И это никак не связано с количеством волос на твоей голове. Послушай, ты должен обещать мне, что больше не будешь принимать это ужасное снадобье.

— А ты будешь меня любить, если я совсем облысею? — унылым тоном спросил он. — Когда ни волоска на голове, как у павлина?

— Дорогой мой, павлин — самое красивое существо, которое есть на свете. И он так похож на тебя… Ты будешь тоже ходить гоголем, гордо распуская хвост, — и всё для меня, чтобы я восторгалась тобою, любовалась на тебя…

Тут мы оба рассмеялись. Руди сказал:

— Прости меня. Понимаю, что вел себя как ребенок. Даже не знаю, как ты все это выносишь…

Я поцеловала его со словами:

— Да вот, заставляю себя из последних сил.

Вскоре Руди, ворвавшись ко мне в комнату, взволнованно выпалил:

— Как, ты еще не готова? Я же сказал, чтобы ты не опаздывала.

— Но это ты, мой милый, слишком рано приехал.

Тут он бросил взгляд на свои наручные часы и добродушно рассмеялся:

— Ох, и верно! Неважно, давай скорее! Пожалуйста!

Мы сели в машину и двинулись вверх по извилистым дорогам над каньонами Беверли-Хиллз. Я спросила:

— А ты не хочешь мне рассказать, куда мы едем? Что за грандиозная тайна?

— Сама увидишь.

Уже смеркалось, когда мы подъехали к дому, стоявшему на одной из самых высоких точек в округе. Огни города мерцали далеко внизу, под нами, они походили на отражение усеянного звездами неба над нашими головами.

Он обнял меня и сказал:

— Я назвал это место «Гнездо орла», и оно — мое. Наше. Здесь, на этой высоте, до нас никто не доберется. Мы можем здесь запереться и никого сюда не пускать. Уже через три месяца, моя дорогая. Все будет готово через три месяца. Как раз к тому времени, когда я вернусь из своей поездки.

Резко вскинув голову, я недоуменно взглянула на него. Я только сейчас впервые услышала о каких-то его планах куда-то уехать…

— Ты о чем? Какая еще поездка?

— В Париж, чтобы развестись. А когда вернусь, «Гнездо орла» уже будет ожидать мою невесту. Тебя.

Он думал, что я обрадуюсь, а я опечалилась, охваченная дурными предчувствиями. Три месяца — долгий срок. Появится много соблазнов, а я знала куда лучше него, каков тот мир, куда он должен был вскоре отправиться. Это мир безудержной лести, ни к чему не обязывающих любовных приключений, а еще — мир скучающих богатых женщин, которые охотятся за знаменитостями, они будут добиваться его расположения, чтобы впоследствии хвастаться этим, выставляя его напоказ как свою последнюю игрушку… А он наивно поддавался на подобные уловки, совсем как ребенок. В конечном счете он даже нуждался в этом, чтобы утихомирить сомнения в собственной мужественности, справиться со своей сверхчувствительностью, со страхом, который заставлял его сжигать собственную жизнь из опасений, что это сделает кто-то еще.

Я прижалась к нему и стала умолять:

— Не уезжай, не надо. Мне безразлично, разведен ты или нет. Мне все безразлично, кроме одного — я хочу быть рядом с тобой.

— А я хочу, чтобы ты стала моей женой, Полита. Я хочу соблюсти условности, хочу быть порядочным, хочу жить с тобой до старости. Нам нужно иметь что-то общее. Страсть невероятно велика, она огромна, но она отгорит. Нам нужно иметь кроме нее и другое утешение — отраду совместной жизни, иначе у нас ничего не останется, что нас связывает, а