Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Таким образом в тот же вечер я попал домой. Дома я ничего не рассказал. Однако назавтра, когда отец пошел в город, ему встретились знакомые, и все спрашивали обо мне. Отец сказал: «Я не успел с ним поговорить!» – «Как? Его ведь арестовали. Упекли как следует. Из Полтавы пришли газеты, а там телеграммы из Лубен: «Сегодня на улице арестовали Динабурга». – «По-видимому, – сказал папа, – это другой Динабург. Бен-Циан дома, я только что с ним говорил».

Папа принес мне газету «Колокол» с телеграммой. Я решил, что должен покинуть город, и стал взвешивать – стоит ли сделать это немедленно или чуть-чуть погодя. Брат посоветовал мне уехать немедленно: телеграмма даст понять полиции, что человек, которого арестовали, «важная птица», и они станут искать меня. С другой стороны, я боялся начать суетиться.

Спустя десять дней я уехал из города. Выяснилось, что я успел в последний момент. На следующий день после того, как я покинул родной дом, полиция пришла искать меня…

В те дни, когда я был дома, я получил последние новости о партийном съезде, прошедшем в марте в Лейпциге. В нем участвовал Элиэзер Шейн. Из Бобруйска до меня дошли отзвуки съезда – в записях, которые он вел для себя. Какое разочарование! Самый больной вопрос-пути осуществления территориализма – остался нерешенным.

Предложенные пути были, по существу, беспролазным хаосом. Лучшие из товарищей подавлены. Среди них – пламенные энтузиасты по природе своей, борющиеся с грызущими их сомнениями (Яаков Лещинский) и даже изъеденные отчаянием, находящиеся на грани выхода из партии (Давид Гофштейн, Цви Авраами-Фербман). Только четверо уверены в себе и в избранном пути. Это патриоты, на которых держится партия, в них он [Шейн] видит наше будущее: Нахман Сыркин, идеалист, уверенный в себе и с очень глубокими еврейскими корнями, Маше Литваков{566}, светлая голова, мститель за свой народ и его защитник, ревностно относится к своей программе и верит в нее, и она для него важнее всего остального. Йосеф Лещинский{567}, верный и преданный своей партии, ибо она – крупнейшая рабочая партия, есть кого вести за собой. Еще – Авраам Гольдберг, который приехал на съезд из Соединенных Штатов Америки, прожженный, ловкий, умный и практичный. У всех этих патриотов разный патриотизм. Нахман Сыркин как истинный идеалист – патриот движения, Маше Литваков – горячий патриот программы, причем именно программы для всей партии и ее филиалов; Йосеф Лещинский – патриот партии, с ней он хочет идти дальше и с ней искать путь… А Авраам Гольдберг– самый уверенный, он уже американец. Почти «совсем американец»… Сам Шейн не открывал рта во время съезда, и только во время прений о путях осуществления территориализма он попросил слова для выступления… по повестке дня.

Глава 21. В окружном комитете партии сионистов-социалистов в Киеве

(апрель-август 1906 года)

В начале апреля, сразу после Песаха, меня пригласили в Киев. Аарон (Соколовский) известил меня, что его переводят на работу поближе к центральному комитету, и ему надо передать мне дела киевского окружного комитета партии. Несколько киевских товарищей будут мне помогать: Веня Слуцкий, Гриша Хавин, Лазарь Быховский, Саня Хургин{568} и другие. Он передал мне, что это решение центрального комитета – о самой же работе и о полномочиях и обязанностях окружного комитета почти ничего не сообщил: «Обо всем поговоришь с товарищами». Он также пообещал, что в Киев переведут еще двоих, которые будут работать не «волонтерами в свободное время», нет, – все их время будет посвящено работе. «Скоро, – сказал Ааарон, – появится партийная газета («Дер Найер вег»{569} – «Новый путь»), и там будут опубликованы решения лейпцигского съезда. Организационные решения опубликованы в газете, конечно, не будут, а ты получишь их в скором времени и будешь поступать в соответствии с ними». На этом инструкции закончились.

Я сказал, что поговорю с товарищами, войду в курс дела, после чего приду к нему посоветоваться. Он согласился, если я уложусь в день-два, – потом он уезжает в Вильну. Большого значения моим намерениям он не придал: сказал только, чтобы я обязательно обсудил все с товарищами. Я действительно обратился к ним. Оказалось, что не только невозможно собрать их вместе, но трудно даже встретиться с ними по отдельности. Во-первых, все они были студентами, шло время переводных экзаменов, и они все были заняты. Вдобавок у них почти не было никаких связей с народом, с рабочими. Двое (Гриша Хавин и Лазарь Быховский) были недавно освобождены из заключения, и у них не было никакого желания продолжать активную деятельность. Последний из них, бывший казначеем, очень успешно уклонялся от «излишних» встреч со мной. Не было встреч, которые он не считал бы «излишними»… Мне помогали двое – Веня Слуцкий и Саня Хургин. Веня был симпатичный парень, стойкий в убеждениях и поступающий обдуманно, знающий цену времени, опасности и выгоды и при этом способный сделать все, что потребуется, в области, которую он для себя наметил. В течение всего лета он был моей правой рукой: разделил со мной квартиру и был всегда готов прийти мне на помощь, особенно когда приходилось формулировать рабочие договоры после прекращения забастовок. После этого он поселился в Полтаве, где работал по специальности (он был адвокатом).

Саня Хургин был одним из лучших студентов физико-математического факультета Киевского университета. Я познакомился с ним в Прилуках, когда он еще учился в гимназии. Он был пасынком врача и ученого Венгерова{570}, а его отец, Исраэль Хургин, был еврейским поэтом, писавшим на иврите. Когда я открыл это Сане, он не выказал никакого интереса. Хургин всегда привлекал внимание: слегка вытянутое бледное лицо, черный чуб и копна серебристых волос надо лбом. Прямой, стройный и резкий. В его внешности было что-то, напоминавшее Пушкина. Он был хорошим товарищем и только по отношению ко мне проявлял некоторую подозрительность: «Чересчур сионист, недостаточно революционер», «формалист и мало принимает во внимание мнение товарищей» и т. п. В то же время он очень старался мне помочь и преодолеть свое отторжение моих методов работы и моего мировоззрения.

Я пригласил этих двоих на встречу и посоветовался с ними. После этого к нам присоединился Гриша Хавин, студент-медик, высокий, бледный, близорукий, обладавший чувством ответственности и добрым сердцем. В его характере была заложена склонность удаляться от общественных дел, однако совесть не позволяла ему этого.

Я предложил поделить работу в окружном комитете на четыре части: профсоюзное движение, организация и пропаганда, связи с центральными партийными учреждениями (центр, газета, издательство) и вопросы финансирования и связей с общественностью. Я сказал, что готов заняться двумя первыми вопросами, так как не знаком с местной ситуацией и не могу заниматься финансами и связями с общественностью. Я также не склонен напрямую общаться с центральными учреждениями. Да и с точки зрения конспирации этим стоит заняться кому-то другому. Товарищи согласились со мной и взяли обязательство – вместе с Аароном и остальными – уладить дела. Заседание было кратким. Я даже удостоился комплимента от Хургина: «Я думал, ты менее организованный. Оказывается, ты имеешь понятие о порядке. Это то, что нам нужно. Да и вообще это важно…»