На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

распряг. Пчелы из зимы квелые вышли. Думал, семьи укрупнять придется. Ан нет! Пергу несут, матки засевают. Лучшие рамки поставил! Даст бог, приплодятся… Про твое геройство, Яшка, в районке прописали! Прислали из казачьей части доклад, хвалят тебя. Дескать, танк подбил. Ранитый, а бился вусмерть!

Яков смущенно усмехнулся и вздохнул:

– В окопах о наградах некогда думать. Это в штабах, Кузьмич, хорошо мечтать! Из нашего эскадрона в живых осталось человек тридцать, а, может, и меньше…

– И про то, как ты полицая из Пронской застрелил, тоже упоминули. Эх, молодец-казак! – И дядька Михаил метлой прошелся по двору, наказал старухе собирать на стол, достал из погреба припыленную бутылку с медовухой, заткнутую кукурузной кочерыжкой. Яков докуривал и, когда хлопотун вышел из хаты, снова спытал:

– Жену мою давно встречал?

– Жива твоя Лидия Никитична, сын учится. Ну, пошли вечерять!

– Ты, Кузьмич, не обижайся… Я, конечно, зайду. Но ты меня бы подвез домой! По хутору хромать… непривычно…

– Само собой довезу! – с угодливостью, за которой Яков почуял нечто иное, отозвался хитрован, пропуская его в горницу. Тетка Варвара выставила на стол квашеную капусту, моченый терен, оладьи, зеленоперый лук, нарезанное сало, миску с щучьей икрой. Яков достал из вещмешка четвертушку хозяйственного мыла, – вымыв руки, оставил на полочке рукомойника. Заметив столь нужный подарок, хозяйка тем не менее не преминула пошутить:

– Так ты домой с голыми руками доберешься!

– Лидия нехай дожидается, а ты, мать, не корми побасенками! – перебил Михаил Кузьмич и поднял рюмку с мутноватым зельем. – За дорого гостечка и героя! С прибытием на родину!

Тетка Варвара, по всему, тоже хотела разделить застолье. Даже пригубила крепкой браги, что случалось крайне редко. Но муженек всячески перебивал ее, мешал говорить, спорил и, в конце концов, принудил уйти, заняться грядками. Засобирался и Яков.

– Ты сиди, отдыхай и не суетись, – зарокотал краснослов, в очередной раз наполняя рюмки. – Нехай сильней потемнеет, чтоб меньше видели. Конячка служебная, а я навроде – такси… Ешь икру! Царская закуска. Две щучары в сетку влезли. Одна дыру прорвала и утикла. А другую выхватил! Икры – полный кувшин… Уже и карась, и красноперка на червя дюбает.

– Хочу, Кузьмич, опять в МТС. Сегодня утром заходил. Директор, из фронтовиков, пообещал взять на трактор. Чуть отдохну, окрепнет нога, – и в поле! Истомился по делу, по земле. Ну, поехали?

– Маленький случай освещу и – айда! А теперича, Яша, выпьем… – и, закусывая, не тратя времени, завел. – Жила у нас в хуторе одна бегличка из Ростова. Дамочка из благородных. И завезла с собой в хутор кошку невиданной породы! Сиамской, по-научному. На провесне вдарилась она в гульки. Всех хуторских котов обслужила эта самая Тигруша, хотя цветом она – светло-гнедая, ажник коричневатая, с темными ушами. Да, отгужевалась с хвостатыми хуторцами и – пропала. Хозяйка ребятежь наняла шукать. Когда вдруг иду вдоль речки, – еще лед держался, – глядь, а сиамская мадама с натуральным камышевым котом обнюхивается! Это как?!

– Поехали! – Яков встал, придерживаясь за спинку стула. – По дороге расскажешь…

– Цыть! Не ерепенься… Заприметил я место. Было это прошлым мартом, когда на пленного немца облаву делали. А в начале лета нашел я двух помесных котят, – голова материнская, змеиная, с прижатыми ушами, а мастью – темно-серые, в разводах, как батька. Взял на пасеку, вскормил. Кошечка стала рано охотиться, и птиц, и мышей, и сусликов душить. И убегла. А котика я приручил, домой привез. И что оказалось? Рыболов! Как-то отчаливаю лодку от берега, а он с разгону – сиг! Закинул удочки. Он – на самый нос уселся и за поплавками следит не хуже меня. И только поймал ласкиря, над лодкой занес, – на задние лапы встал, хвать! Тут чекамас[50] взялся, с полкило. Не тронул! Понятие имеет – это для хозяина. Так кажин раз с ним ловили. И вот слабо засек я красноперку, сорвалась у самой лодки. Он – в воду, за ней! Выныривает, а рыба в зубах!

Яков засмеялся, стуча тростью, пошел к выходу.

Светлогривая лошадка вынесла с забазья тарантасик, зацокала по улице. Сидевший рядом с возницей, Яков весело оглядывал дворы, угадывал в темноте случайных прохожих. Истомлено-радостно ныла душа в ожидании встречи с домом! Но у околицы аксайский баламут вдруг развернул лошадь и, стеганув кнутишкой, погнал в противоположную от Ключевского сторону. Яков с недоумением привстал с лавки, схватил за руки хуторянина.

– Куда ты меня везешь?

– Везу, куда надо!

– Кончай дурью маяться! Дай вожжи!

– Твой дом там, где жинка. Правильно? А Лидия зараз в Пронской, в больнице! – за сердитым криком Наумцев старался спрятать свое волнение. – Вторую неделю там. В силосную яму, на ферме, соскользнула и – на вилы! Хорошо только бок проштрыкнула!

Яков минуту потрясенно молчал, затем вцепился в вожжи, остановил кобылку. Спрыгнув наземь, бросился снимать посторонки, гужи. Все увещевания Михаила Кузьмича канули бесследно. Поняв, что Яков решил скакать в станицу, раздосадованный пчеловод сокрушенно твердил:

– Коли останешься в больнице, конячку смело отпускай! Она сама дорогу в хутор найдет. Не держи при себе! А то мне голову бригадир открутит…

Яков чуть не загнал лошадь, безостановочно жаля кнутом. Он осадил ее у самого больничного крыльца, валко слез, захромал по ступеням. В начале коридора, за столом, с ясной керосиновой лампой, сидела дежурная медсестра. Невысокая, калмыковатая девушка встревоженно вскочила, преграждая проход.

– Вы куда, военный? Все спят!

– Шаганова у вас? Здесь лежит?

По плоскому лицу легли строгие тени.

– Допустим, у нас. Вы не орите! Больные…

Яков пошел по коридору прямо, не обращая внимания на возмущенную скороговорку медички. Громкий стук сапог сбоисто покатился вдоль стен.

– Лида! Шаганова! – вызывал он взволнованно-горячечным шепотом, заглядывая в открытые двери. – Лида!

И когда в предпоследней палате, напротив мутно белеющего окна, возникла женская фигура, в напахнутом халате, Яков безошибочно узнал жену. Не в состоянии унять крупной дрожи, он бросился к ней. Поймал легкие руки, ощутил родной запах волос, скользнувшие по его щетинистой щеке пушистые завитки. Они застыли, обняв друг друга…

– Как ты? Тебе можно подниматься? А то я налетел… – говорил Яков, отрываясь и в темноте ища взгляда любимой, чувствуя его.

– Уже можно… Ничего! Оклемаюсь… Главное – ты живой! А мне это за один грех… Не помогла человеку… – сквозь слезы торопливо прошептала Лидия, переводя дыхание. – Ты дома был? Видел Федю?

– Нет, сразу к тебе. У Кузьмича лошадь забрал… Ты скажи, ластушка, в чем нуждаешься?

– У меня все есть. Лечат хорошо… Как я по тебе соскучилась! – всхлипнула Лидия. – Дождалась! Господи, дождалась… Забери меня!

Яков