На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

Беда-Вебер-Гассе, дугой выходящей к площади Михаэльсплатц перед средневековой базиликой. По ней разгонисто пронеслась целая колонна английских танкеток! Что за совещание удумал среди ночи Мальколм?

Павел с тревожным чувством поспешил к штабу.

На балконе второго этажа слышался сумбурный спор выпивших людей. Легко угадывалась скороречь Шкуро. Вдруг «батько» напористо и с нарочитой дрожливинкой затянул «Цвитэ терен», свою кубанскую. Кто-то умело подтянул. Дюжий конвойный, стоящий у входа в штаб, улыбался. По городу шло усиленное передвижение англичан, ощущалась их неслучайная суетливость, а генералы «песнячили» да пили винцо в гостиничных номерах! Если сам Шкуро примирительно явился к Доманову, то, вероятно, ситуация изменилась к лучшему, и оккупанты имеют особые виды на казаков, на долговременное сотрудничество? В подтверждение всему, Павел слышал от штабников, что майор Дэвис – порядочный человек, джентльмен, и ему следует верить. Несколько успокоившись, комендант повел казаков на Бундесштрассе, где снимал квартиру. Осторожно отомкнул дверь, вошел в комнату, озаренную месяцем. Марьяна, вероятно, недавно покормила и убаюкала сынишку, – оба спали. Павел подошел к приоткрытому окну. Ночная прохлада опахнула лицо, дурманя запахом шпалерных роз, разросшихся у стены. Смутно мерцали над черным изломом гор знакомые с ребяческих лет созвездия. Правда, располагались в небе они по-иному. Почему-то это простое открытие напомнило, что десятки тысяч казаков, занесенных на чужбину, ожидают своей участи…

Незадолго до рассвета к отелю «Гастхоф Гольденер Фиш» подрулили английская танкетка и автомобиль. Павел встревоженно вышел. Конвойцы Походного атамана беспрепятственно пропустили двух офицеров-англичан. Спустя четверть часа в спальных номерах разразилась ругань! А затем английские вояки, подталкивая, вывели на улицу арестанта – казачьего генерала Шкуро. Нарождалась уже над пиками Альп зорька. В зыбком утреннем освещении лицо Андрея Григорьевича было мертвенно бледным. По щекам, по складкам морщин текли слезы. Он ступал мелкой, неподатливой походкой, глядя в землю, и потрясенно повторял:

– Предал Доманов! Пригласил, б…, напоил и предал… Меня, Шкуро, передадут Советам… Ах ты, сука английская! Иуда!

Измятая черная черкеска, застегнутая наполовину, мелькнув, исчезла в глубине черного авто. Он рванул с места! Сзади прикрывала танкетка. Это было похоже на похищение! Поборов замешательство, комендант Шаганов подбежал к дежурному по штабу, есаулу Палуеву, спокойно взиравшему на произошедшее. Тот, выслушав войскового старшину, с нажимом на каждом слове, отчеканил:

– Я выполняю приказ Походного атамана. И не вправе обсуждать! Шкуро просто пьян, и его повезли домой. Впрочем, мне неизвестно. Я подчиняюсь своему атаману!

Шел седьмой час утра.

7

А вечером Павла Шаганова вызвал в штаб посыльный. Там войскового старшину ознакомили с приказом Доманова: завтра, 28 мая, в понедельник, в 13.00, прибыть в штаб всем офицерам казачьих войск, служащим в нем, а также командирам отдельных подразделений (форма – парадная). Все остальные офицеры обязаны собраться в это же время на плацу в местах дислокации своих частей. Командующий английской 8-й армией генерал Александер намерен провести в Обердраубурге совещание со всеми офицерами Стана.

Марьяна меняла пеленку, когда Павел вернулся подавленный и молчаливый. Увидев голенького карапуза, он посветлел взглядом, улыбнулся. И только жена отлучилась на кухню, где сушилось бельё, – украдкой наклонился и поцеловал сынишку в пяточку. За минувший месяц он заметно подрос, окреп, на ножках появились перетяжечки. Отрадное тепло окатило Павла…

Перепеленав, любимая села кормить. Вовочка присосался к груди, зачмокал губками. Павел прикорнул на подоконнике, сняв китель. Закурил, – ветерок, по-летнему мягкий, споро вытягивал дым в открытое окно, задувал под ворот нательной рубахи. Взглядывая то на мужа, то на младенца, Марьяна заговорила и – голос дрогнул:

– Я уже знаю о поездке. Только что забегала Лиля, жена Коли Краснова, твоего сослуживца по юнкерскому училищу. Он теперь у генерала Васильева адъютантом. Лиля очень взволнованна! У них югославские, по эмиграции, паспорта, и они могут выехать куда угодно. А Николай решил, как и все Красновы, отправиться на совещание к английскому генералу. Это – его личное дело. А ты?

Павел ответил не сразу.

– Всю жизнь то мной командовали, то я приказывал. А теперь поступлю так, как хочешь ты, – с непривычной поспешностью пробормотал он и отвел взгляд.

– Почему?

– Ты же понимаешь…

– Нет! Принимай решение сам, – отрезала Марьяна, перекладывая сыночка и выпрастывая из-под халатика другую грудь. – Я не хочу, чтобы потом упрекал меня. Это слишком серьезно! Среди этого сброда есть такие, как ты, достойные офицеры. Вот и Володенька таким же будет!

Столько наболевшей нежности было в голосе Марьяны, что у Павла защемило сердце. Стройная, большеглазая, с повителью пепельных волос до плеч, она обрела не только прежнюю красоту, но и несуетную уверенность. И вот такую, обновившуюся, Марьяну он любил еще сильней, отчаянней!

– Утро вечера мудренее. Решу завтра.

Дождавшись, когда жена уложила сынишку, Павел порывисто подошел к ней, обнял, – и вдруг с грустью ощутил разницу в их возрасте, невыразимо мятежную ласковость. От кожи и волос Марьяны излучался запах розы! Он зарылся носом в шорохливую шелковень прядей.

– Я розовой водой голову мыла. Нравится?

Он улыбнулся, заглядывая в любящие глаза, легко прикоснулся к зовущим ее губам…

Эта майская ночь – как никогда – показалась короткой. И восторг обладания друг другом, и страх, что могут расстаться навек, изводили души. Марьяна дважды поднималась к младенцу. Павел, на минуту покинутый милой, ощущая неизбывное желание и силу, упивался оставшимся в постели тончайшим духом роз и теплом молодого женского тела…

Утром, наблюдая за тем, как муж старательно бреется, Марьяна все поняла без слов.

Потом он надел парадный мундир. Сказал, где спрятал свой пистолет.

– Значит, все-таки едешь? – уточнила Марьяна, подавая мужу белый отглаженный платочек. – Иначе нельзя?

– Да. Иначе нельзя, – утвердительно кивнул Павел, и в темно-голубых глазах, к ее изумлению, вспыхнула некая озорная лукавинка, как будто речь шла о невинно-веселой проказе. На оживленном лице, с порезом на подбородке, не было и тени страха. – Либо пан, либо пропал.

– Ты себе хозяин! Только ведь обещал всех нас увезти в горное селение…

– Пока это невозможно. Я обязан выполнять приказ Походного атамана, хотя полностью с ним не согласен. Петр Николаевич Краснов, Семен Краснов, Головко, Соломахин, Васильев, Тихоцкий. Почти весь генералитет едет! А я должен ховаться? Чтобы потом, если все кончится благополучно, любой офицер имел бы право назвать меня трусом? Я присягу давал казачеству… Нет! Срывать погоны, как делают это сейчас в Стане негодяи, – я не в состоянии… Ты это должна понять, Марьянушка!

Стоически сдерживая копившиеся слезы, дрожа подбородком, – такая беззащитно несчастная! – Марьяна нашла в себе силы взять одежную щетку и смахнула с рукава мундира приставшие соринки.

Чтобы хоть как-то приободрить жену, обнимая ее на