На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

отдельной комнате, где ютились Красновы. Николай-младший об освобождении Улагая ничего не знал. В неведении были и его отец, и дядька. Петр Николаевич лежал на кровати, лицом к приоткрытому окну. Под потолком точила слабый свет электрическая лампочка, вокруг которой каруселили мотыльки. Напряженное ожидание прервал вдруг вбежавший в комнату атаман Доманов! Всех поразило его плаксиво-жалобное выражение лица, разительное несоответствие солидной фигуры и суетливой походки. На мундире генерала… не было погон!

– Петр Николаевич! Мой великий друг! – истеричной скороговоркой воскликнул Доманов, бурно дыша. – Нас обманули! Окончательно предали! Мы только что от полковника Брайара. С ужина… Завтра утром… Господи, это ужас! Нас всех доставят в Юденбург. А там поголовно передадут Советам!

Петр Николаевич, по-стариковски крякнув, встал. Опираясь на трость, сделал к горевестнику несколько порывистых шагов. Вытягивая жилистую шею, клонясь вперед, с недоверием спросил:

– Откуда вам это известно? Вероятно, вы ошибаетесь. Или что-то путаете…

– Это так! Это абсолютно точно… Мне англичане снова повторили в ультимативном тоне!

Семен Краснов, морща рукава генеральского мундира, схватил и отбросил единственный стул-кресло, преграждавший дорогу. В упор глядя в лицо Доманова, гневно выкрикнул:

– Повторили?! Выходит, они и раньше сообщали? Вы обо всем знали? – кровь бросилась в лицо генерала. – Вы – преступник, Доманов!

А того трясло как в лихорадке, он потерянно бегал глазами, всхлипывал.

– Семен, держи себя в руках! – строго произнес Петр Николаевич, поражая присутствующих редким для его возраста самообладанием. – Не время для распрей, господа! Необходимо предпринять меры. Сию же минуту! Полагаю, нужно обратиться к королю Георгу, направить петицию в Международный Красный Крест. Они обязаны разобраться! И если специальный военный суд признает нас виновными, мы готовы понести наказание. Но чтобы так беззаконно, огулом… Коленька, будь добр, мне нужны бумага и чернила. Или хотя бы карандаш! Тимофей Иванович, казаку не пристало лить слезы! Где ваш переводчик?

Через час, выполняя поручение Петра Николаевича, группа офицеров и капитан Бутлеров вызвали начальника конвоя, английского майора, и вручили ему два послания, – к английскому королю и в организацию Красного Креста. Ухмылисто глядя на казачьих офицеров, конвойщик зевнул, сонным голосом пообещал переправить петиции в Лондон и Женеву. А на прощанье пожал плечами: есть ли в этом смысл?

Сопровождавший переводчика Павел и Краснов-младший медленно возвращались к бараку. Ночь заметно посвежела. Обеспокоенные тем, что потревожили их командира, засуетились английские охранники. Ревя моторами, стали прокатываться по лагерю танкетки. Павел спросил, что в петициях, подписанных Красновым и другими эмигрантами.

– Дед просит, чтобы первого судили его. Он, бывший атаман Краснов, готов взять на себя всю ответственность и сполна отвечать за всех, кто открыто и честно боролся против коммунизма как в эту войну, так и в прошлом. Во имя Бога, человечности и справедливости просит не выдавать всех нас – Сталину…

Пленные не спали. Кто сидел на нарах, кто лежал с закрытыми глазами, запрокинув руки под голову, иные – неприкаянно бродили. Павел поправил свободный тюфяк на верхнем ярусе, не снимая сапог, запрыгнул наверх. Лежа, глядя в потолок, попытался забыться. В глазах рябило, плыли цветные пятна… Он явственно представил Марьяну, увидел ее веселой и броско красивой, идущей с ним по людной улице. Возле магазинчика жена остановилась и попросила продавца показать платье. Тот подал сразу два – ослепительно белое и черное. Марьяна повернулась к мужу, спрашивая, какое из них выбрать…

Павел вздрогнул всем телом, просыпаясь. И, открыв глаза, уставясь в крашенный белилами потолок – озаренно вскочил! Он вспомнил, что в предпоследнем бараке, когда делал с писарем обход, взгляд его случайно скользнул по листу фанеры, отставшему от поперечины крыши. Он слез на пол, и в эту минуту лампочка померкла. Англичане отключили электроток.

Был глухой час ночи. В коридоре никто не встретился. Дверь комнаты Красновых была открыта. Напротив сумрачного окна, то и дело озаряемого прожекторами, одиноко сидел Петр Николаевич, сгорбившись, положив большие тяжелые ладони на набалдашник трости и опершись на них подбородком. Родственники что-то обсуждали вполголоса. Старый атаман поднял голову, слегка повернулся и, вероятно, отвечая на какую-то реплику, возразил:

– Господь дал нам это испытание. Роптать не пристало. Хотя и он, как сказано в Евангелии, вопрошал: если возможно, да минет Меня чаша сия… А после говорил ученикам: бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна… Да, я не жалею о своем решении и согласен понести наказание, – принять венец правды, который пошлет мне Господь.

Павел торопливо дошел до малолюдного барака. Подождал, пока у входа никого не останется. С разбегу он допрыгнул до потолочного бруса, подтянулся и плечом навалился на край фанерного листа. Гвоздики, скрипнув, вылезли. И он всем телом подался в образовавшуюся широкую щель. Соседний лист тоже стал под тяжестью предательски зыбиться, – и если бы Павел не догадался схватиться руками за планку стропила и не нащупал сапогами потолочную лагу, – он наверняка бы рухнул вниз! Присветив в темноте зажигалкой, оглядевшись, понял, что чутье не подвело, – под черепичной крышей таился чердачок…

Многое, многое передумал войсковой старшина Шаганов, сидя в укрытии, наблюдая в расщелину черепичин, как увозили офицеров в сталинский плен! Сперва возможное спасение радовало, затем жгла мысль, что поступает как дезертир. Но отчетливо вспомнился Крым! Нечто похожее было и тогда. Врангелевские гордецы-офицеры убеждали Павла сдаться, поверить «красному генералу» Фрунзе. Он не послушался! И уцелел. Почему же сейчас, когда Походный атаман, сговорившись с англичанами, предал своих казаков, он должен погибать «за компанию»? Он до конца выполнял приказы штаба, не побоялся приехать сюда, надеясь на генеральскую честь Доманова. Наконец, он не сорвал погоны, как сделали это уже многие в лагере. Нет, он ни чести казачьей, ни достоинства не посрамил! И если выберется, должен рассказать обо всем…

Ранним утром из бараков высыпали пленники. Построились на молебствие. Тихо слетели папахи, фуражки. Полторы тысячи ратников опустились на колени. Черноволосые, светлокудрые, седые головы склоненно поникли. Сверляще и высоко взметнулся тенор войскового священника, воспевший «Спаси, Господи, люди Твоя»! И мощный мужской хор раздался, грянул следом, скорбно взывая к Спасителю на этой чужой австрийской земле!

Английские танкетки сновали рядом, заглушая молитву. Солдаты перекрикивались и, смеясь, показывали на коленопреклоненных. Со своими сродниками-донцами, кубанцами и терцами молился и Павел, плача и задыхаясь от боли в груди…

А потом в лагерь нахлынули английские солдаты, с дубинками и карабинами. Взревевшая толпа сгрудилась. Крайние офицеры сцепились ладонями. Англичане подступили. Среди них сновали переводчики, криками призывая «панов» садиться на машины. Терпение англичан, наконец, иссякает! Солдаты бросаются на неповинующихся. Орудуют прикладами, дубинками, валят с ног.