На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

повозка тоже стояла неподалеку. А Тихон Маркяныч, поджидая старшую сноху, перебрехивался с разбитным соседом, чубатым терским урядником, сбежавшим из полка. Он увязывал узел с одеждой, торопил женку и сына-подростка, а принаряженному бородачу насмешливо бросал:

– Ты, дедушка, ночью к попам ходил, кажин денек молишься. Тебе заутреня заместо удовольствия! А я – грешный. Нам сейчас креститься некогда! Пока не сцапали английцы, надо уматывать. И вам бы с теткой Полей посоветовал!

– Куркуль ты и безбожник! Ишо гутарят у вас, на Тереке, – гындык. То бишь – неумный человек, неудалюга. Я поблукатил по вашим горкам, до Синтукков досягнул. И все – навроде тобе. Единоличные. А хваст-ли-вые! Ты, Терентий, от Бога отвернулся, и он умстит!

– Гм, на кой я ему ляд? Других мало? Вон, целый лагерь гвалтует. Я столько девок попортил, что боженька сбился со счета. «Нехай, – думает, – живет. Надоело за ним приглядывать!»

– Один, вроде тобе, богохульствовал, – ему бабы овечьими ножницами подкоротили. Зараз путает, иде перёд, иде – зад…

– Тебя, Маркяныч, не перебрешишь. А про баб… Вчера в лагере был. И такое зло взяло! Явились два офицера Красной Армии и с ними грудастая агитаторша. Убеждают ехать домой, в Союз. «Остовки», кого немцы вывезли или сами добровольно приехали, в очередь стали. Записываются. Жены офицеров вразумляют их, дескать, не верьте. А те, сучки фельдфебельские, шалавы, – рожу кривят, через губу отвечают: «Мы – пострадавшие от немцев. А вы – власовки, не чета нам!» Чуть до драки не дошло.

Тем временем Полина Васильевна, обойдя палатку терца, уже шагала к подвесному мосту через полноводную Драу. И она надела свою любимую поплиновую тираску бежевого цвета с белыми оборками, выходную юбку зеленого шелка, но покрылась – темной косынкой. Бездомная тоска точила не только душу, но и старила. За последнюю неделю она заметно похудела, ссутулилась. Напрочь седыми стали волосы… Ковыляя сзади, Тихон Маркяныч посматривал на нее с неуемным беспокойством. Не дай бог сляжет или еще что, – куда ему, старцу, деваться?

Полина Васильевна сторожко переходила шаткий мост, придерживаясь рукой за канат. На середине моста она почему-то остановилась, с нахмуренным лицом глянула вниз, – под ней клокотала, перекипая водоворотами, бешеная река, замутненная талыми водами вершин. Даже на двадцатиметровой высоте ее шум закладывал уши, холодил тело влажноватый воздух. И Тихон Маркяныч крепко прижал рукой фуражку, боясь, что ее унесет в лихометные буруны…

Уже алело над горами. Нарождался просторный день. Богомольцы сходились к дощатому помосту, на котором стояли престол и жертвенник и чернели рясы войсковых священников. Паства поминутно росла! Шли, стар и млад, жены офицеров, старики и подростки, многодетные казачьи семьи, любопытствующие «остовки», гражданский люд, приютившийся в лагере. Подоспели – для охраны молебна – казаки и рота юнкеров.

Шагановы протолкались к походному аналою, взволнованные досель невиданным многолюдством. На лагерном плацу уже было несколько тысяч казачьих изгоев, а народу всё прибывало. Приглушенный гул голосов разом стих, когда на помост взобрался чернобородый, величественный отец Владимир. Первые лучи солнышка, алым гребнем показавшегося из-за гор, озарили войсковые иконы в окладах, знамена и высокий лес красно-золотистых хоругвей, с ликами Спасителя и Богоматери.

– Мир-ром Го-осподу помо-олимся-я… – нажимая на низы, громкоголосо воспел священник, встав перед иконостасом и крестясь.

И тысячи православных осенили себя, молясь и зорко следя за пастырем, с неуемным трепетом ловя его слова…

А утро уже во всю ширь открывало живописную долину среди гор, унося туман и кроя росой глянцевитые листья деревьев. Откуда-то из-за лагерной ограды парусил тополиный пух. И эта дивная пороша в начале лета многим напомнила далекие снега родины, скитания, безвозвратно утраченное… С каждым молитвенным восклицанием коленопреклоненные, взывая к Господней помощи, ощущали в своих душах прилив сил и благоверия. Истово молились и Шагановы, изредка поглядывая друг на друга. И никогда прежде не видела Полина Васильевна свекра таким просветленно-отрешенным, тихим…

Но вдруг голос священника, расплескивающийся над людским морем, заглушил рев автоколонны. Тревога тенью пробежала по тысячам лиц. И в открытые ворота лагеря вкатились джипы, танкетки, тяжелые английские грузовики, с парусиновыми будками. Они уже приезжали сюда, забирая офицеров!

Толпа смятенно качнулась!

Казаки и юнкера, взявшись за руки, взяли молящийся люд в оцепление.

Из машин и танкеток споро высаживались мощные шотландцы, с резиновыми дубинками, палками, у многих в руках поблескивали карабины с примкнутыми штыками.

Молебен продолжался.

Командир английских солдат, длиннолицый верзила, расположил пулеметчиов с двух сторон. Затем, тыкая пальцем, отсчитал несколько рядов молящихся, повернулся к подчиненным и отдал приказ! Они бросились на толпу, занося дубинки…

Между тем литургия подходила к концу, и отец Владимир принялся причащать. Пригубить из чаши вина успело человек пять, когда донеслись первые исступленные крики. Клир у помоста заволновался. Подоспевший войсковой священник отец Василий, отлучавшийся в Лиенц отправлять телеграмму папе римскому, наскоро употребил Святые дары и обернул чашу в плат. И едва духовенство сошло с помоста, как людское сонмище заколыхалось. Дети, посаженные отцами на плечи, видели с высоты и рассказывали, что солдаты бьют «наших» палками и волокут к грузовикам.

– Уби-иваю-ют! – донеслись вопли с разных концов площади.

Крайние ряды, спасаясь, отпрянули назад. Толпа, будто сорвавшийся наскальный камень, неостановимо двинулась, круша лагерную ограду, на подгорный луг. Пулеметчики – для острастки – дали поверх голов очереди. Полина Васильевна, схватившись за свекра двумя руками, удержала его и сама устояла на ногах. Но тут же их швырнуло в сторону, повлекло, потащило к деревянному помосту. Он спас их, не позволил толпе опрокинуть.

Ряды, отделяющие Шагановых от солдат, быстро редели. Уже стали проступать тела людей, распростертых на бетоне. Поблизости от помоста лежал, по-птичьи подвернув голову, мальчишка лет десяти, подплывший кровью. На него, истоптанного сотнями ног, невыносимо было смотреть. Тихон Маркяныч поднял хоругвь на свежеструганной жердине, источающей ядреный ясеневый дух. Шеренга чужеземцев, отбивая богомольцев, лупила дубинками напропалую. Дикие крики, горячка расправы неуклонно приближались.

Понимая, что оторваться от солдат невозможно, Полина Васильевна схватила в руки растоптанную икону. К ней подбежал веснушчатый шотландец, с жесткими рыжими завитками волос. В злом запале он схватил казачку за воротник тираски, потащил к грузовику. Ахнув, Тихон Маркяныч бросился следом. Догнал и во всю силу рубанул его древком. Удар пришелся по шее – супостат, обмякнув, остановился. Полина Васильевна кинулась в толпу, но ее перехватил другой солдат, носком ботинка сбил на землю…

Объятый гневом, с безумно одичалыми глазами, бывший старший урядник опять поспешил на выручку. Снова вскинул древко, метясь в обидчика невестки. Но чернокудрый солдатик, с оскаленным ртом, налетел сбоку. Мелькнувший штык, с хряском разрубив ребра, глубоко вошел