Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

в направлении пляжа, их со всех сторон обгоняли бегущие дети и их мрачные прародители с тяжелым снаряжением: надувными матрасами, зонтиками и сумками-холодильниками, — полностью сосредоточенные на цели первыми занять лучшие места.

С тех пор как на берег крепкостенного города, где жили троянцы — укротители лошадей, высадились шлемоблещущие греки, чтобы развязать десятилетнюю войну за прекраснейшую женщину на свете, на пляжах разыгрывались многие кровавые сражения, но решительность и целеустремленность, с какими отдыхающие завоевывали ежедневный плацдарм своего священного отдыха, стоит изучать во всех военных академиях как пример того, что одержимость и непреклонность агрессора необязательно зависят от веры в покой, мир и счастье, которые наступят, как только подлежащая покорению территория будет завоевана. Потому что перспектива, открывавшаяся после завоевания, состояла в неизбежности целого дня, наполненного многочисленными новыми войнами: неуправляемого потомства — против безнадежно усталых надзирателей, стариков — против солнца, которое никак не желает садиться, и всего вместе — против липкого времени и бессмысленно, изнурительно тянущегося августа. В этом смысле вторжение напоминало высадку союзников в Нормандии, когда захват пляжей сулил лишь кровь, пот и слезы, которые Черчилль обещал своим бойцам.

Но вторжение лета 1944 года, по крайней мере, мотивировалось какой-то идеей: к примеру, освобождением Европы, восстановлением демократии на континенте, порабощенном диктатурой фашистского чудовища. Здесь, на этих пляжах, мы могли наблюдать, к чему это привело: к шлёпкам и крему для загара — вот к чему — и к удушающему отчаянию, принявшему форму надувных развлечений. Демократический идеал свободы, равенства и отпуска вылился в обгоревший, разжиревший эксгибиционизм не обремененного никакими ценностями и обесценившегося благосостояния с избытком свободного времени и дефицитом воображения. Единственной идеей, мотивирующей захват этих пляжей, было отсутствие идеи получше. Обычай возвел отдых в право, за которое люди готовы перерезать друг другу глотку, и тот банальный и случайный факт, что от отдыха никто не получает удовольствия, не препятствует тому, чтобы не требовать соблюдения этого права на повышенных тонах.

Завоевать прекраснейшую в мире женщину на этих пляжах тоже не удалось: насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме болтающихся жировых складок и прочих излишних доказательств существования силы тяжести, которая уже тянула некогда изящные части тела в направлении могилы. Здесь прожигались пенсии и детские пособия. Красивые девушки еще спали. Сейчас они приходили в себя после техно-дискотек в другом месте и распахнут свои опасно сияющие глаза только вечером, на более модных пляжах более шумных городов. Лишь лет через десять они появятся здесь — как расплывшиеся версии самих себя, с пустым взглядом, надувными атрибутами и ноющими отпрысками, по-вражески преграждающими им путь к очередному ночному завоеванию.

Клио прочла мои мысли и улыбнулась.

— Да, Илья, — сказала она, — ты прав. Пожалуй, пришло время посвятить тебя в один из главных секретов пляжной жизни. Тут все как в жизни реальной. Только еще наглядней.

Мы спустились на пляж отеля, где могли предаваться иллюзии, что видимы только друг другу. Несколько дней мы качались на волне императивного ритма полного пансиона с трехразовым питанием. Я уже подзагорел и научился управляться с ластами, как вдруг однажды утром Клио сказала:

— Что-то мне сегодня не хочется на пляж. Съездим куда-нибудь?

6

— Можно съездить в Портовенере, — предложил я.

— Вот и мне это пришло в голову.

— Поискать там последнего Караваджо.

— И наша гипотеза, — расхохотавшись, отозвалась Клио, — будет заключаться в том, что «Марию Магдалину», конфискованную мальтийскими рыцарями, привезли в Портовенере? Вот только источников, которые указывали бы на то, что рыцари Мальтийского ордена оперировали на этой территории, нет. Чтобы обосновать наши поиски, придется сначала придумать более-менее правдоподобные доказательства присутствия рыцарей в Портовенере плюс убедительное объяснение того факта, что они не оставили никаких следов в анналах.

— Это нам по плечу, — ответил я. — Как писатель я решал задачи и помудреней.

— Либо можно преподнести оглушительное молчание источников в качестве сильной стороны нашей гипотезы.

— Классический прием, — согласился я.

— В этом случае доказательством может служить то, что мальтийские рыцари перевезли картину Караваджо в Портовенере как раз потому, что не владели тут никакими крепостями и бастионами. Понимаешь? Они поступили очень хитро, ведь такого никто не ожидал бы.

— Невероятность гипотезы выдвигается в качестве важного аргумента в ее пользу. На такой аргументации основаны доказательства всех теорий заговора.

— Совершенно верно, — подтвердила Клио. — Люди легко ведутся на это, потому что всегда рады почувствовать себя умнее, чем позволяют факты. Вдобавок невероятность гипотезы неопровержимо объясняет тот факт, что никто не додумался до нее раньше. Вот все и сходится. Quod erat demonstrandum[33]. В нашем конкретном случае невероятность теории объясняет тот факт, что портрет Марии Магдалины так и не был найден. Твои читатели, Илья, будут в восторге.

— Мне вдруг пришла в голову еще одна возможность, — сказал я. — Как бишь его звали?

— Кого?

— Ну того самого.

— Ты о Шипионе Боргезе? Он был племянником папы и возглавлял Римскую курию. Караваджо написал для него три картины, чтобы заслужить помилование после смертного приговора.

— Да, знаю. Но я сейчас про другого. Того, кто связался с Шипионе Боргезе, чтобы сообщить ему о смерти Караваджо.

— Деодато Джентиле, папский нунций в Неаполе.

— Да, ведь это он поначалу занимался судьбой трех последних картин?

— Он. Если верить Джентиле, из Порто-Эрколе, где Караваджо якобы умер от лихорадки, полотна на борту фелуки переправили в Неаполь. Джентиле устроил так, что одно из них — вертикальный портрет Иоанна — доставили Шипионе Боргезе в Рим. «Горизонтального» Иоанна конфисковал вице-король Неаполя, и теперь он после долгих скитаний находится в Мюнхене.

— А автопортрет в образе Марии Магдалины Джентиле отдал мальтийским рыцарям.

— Потому что те убили Караваджо и требовали свою долю добычи.

— В этом и заключалась наша гипотеза, — сказал я.

— Верно.

— Если подумать, не странно ли, что такой могущественный человек, как Деодато Джентиле, не предусмотрел совершенно никакой компенсации для себя?

— Ты хочешь сказать, он мог оставить «Марию Магдалину» себе?

— Подумай сама. По нашей реконструкции событий, он выдал Караваджо мальтийским рыцарям. Их вознаграждение — возможность восстановить то, что они считали законностью, казнить Караваджо и очистить имя Мальтийского ордена. Этого им вполне могло хватить. И с их точки зрения, было разумно отблагодарить Деодато Джентиле за помощь, отдав ему долю