Золотой дикобраз - Мюриел Болтон

— Но все же давай встретимся завтра утром.

— Если у меня будет что сказать, я дам тебе знать, — бросила она на ходу.

Он смотрел ей вслед, как ее милая фигурка порхнула вначале вниз, в просторный зал, а затем вверх по длинной лестнице. Она исчезла, так и не оглянувшись.

С тяжелой душой отправился Людовик на встречу с де Рью, который с нетерпением ждал результатов.

— Может быть, вам самому пойти и поговорить с ней? — устало произнес Людовик, сидя в кресле напротив старика. — Мои разговоры ни к чему хорошему не привели. Наоборот, стало еще хуже.

Де Рью вздохнул.

— Она слишком смела, слишком отважна. Отказывается верить, что Бретань потерпит поражение. Для меня, например, ясно, что мы уже потерпели поражение, я удивляюсь, как этого никто не видит.

Они помолчали немного. Затем де Рью с жаром произнес:

— Мы должны ее спасти, монсеньор. Вы и я.

— Но как?

Де Рью понизил голос:

— Король со своей сестрой находится в Шатобриане. Они ждут немедленного согласия на брак. Я поеду туда, — ни одна душа знать не будет, — и привезу им согласие герцогини. Я постараюсь их убедить устроить быстрое бракосочетание прямо там, в Шатобриане, завтра. Я скажу им, что вы привезете ее туда.

— Как? — еще раз спросил Людовик.

— Надеюсь, как-нибудь исхитритесь. Я уже старый человек, поймите меня, мне терять нечего, для своей Бретани я сделаю все, что в моих силах. А вам доверяю привезти Анну-Марию!

— Но она откажется, наверняка откажется.

В ответ де Рью заговорил жестко, только по глазам было видно, что он сейчас чувствует:

— Вы привезете ее насильно.

Он тяжело вздохнул, представив, как это будет происходить с девушкой, которую он считал дочерью.

— Но это единственное, что мы в состоянии сделать, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Людовику. — Как, по вашему мнению, Карл будет относиться к ней?

— Ну, он горит желанием жениться, — печально ответил Людовик, — но никакой жестокости и злобы в нем нет. Вообще-то душа у него добрая. Я уверен, он приложит все старания, чтобы сделать ее жизнь приятной.

Людовик задумался на мгновение. Все, чем он жил, на что надеялся, все рассыпалось, рухнуло. Невыносимая, невозможная ситуация.

— Если он будет дурно обращаться с ней, я просто убью его! — неожиданно для себя выпалил он.

Де Рью внимательно на него посмотрел и вдруг успокоился. Потом они углубились в детали предстоящей операции.

Анна-Мария ходила по комнате, сцепив руки, да так сильно, что кольца больно впились в пальцы.

Месяцы, годы любви, годы ожидания, ожидания лишь одного — освобождения Людовика. И что же? Теперь все это оказалось замазанным грязью. Он никогда не любил меня, он любил только ее, Анну Французскую. И в Бретань он пришел просто, чтобы забыть эту любовь.

— Мне больше нечего тебе сказать, — сообщила она Людовику (этот разговор происходил вечером следующего дня). — Я бы ни за что не согласилась тебя принять, если бы не настоятельная просьба де Рью. Но начинать все сначала бесполезно.

— А разве его мнение расходится с тем, что говорил я?

— В мире нет человека, которому бы я доверяла больше, чем ему. Но он уже глубокий старик и к тому же пессимист. А что касается тебя, ты уже сказал все, что должен был сказать, я ответила, и давай на этом закончим.

Они были одни в большом зале заседаний. Он прождал ее здесь больше часа, прежде чем она явилась и, пройдя во главу стола, уселась на высокое троноподобное кресло. Она хотя и холодно поздоровалась с ним, но надела одно из своих самых любимых платьев, длинное, приталенное, из черного бархата. Квадратное декольте было столь глубоким, что обнаруживало два круглых белых бугра ее грудей. Свисающие рукава расшиты жемчугом, и шея тоже окружена жемчужным ожерельем. Высокий головной убор очень шел ее темным глазам и свежей молодой коже, а бархат на нем тоже был расшит жемчугом. На запястьях болтались тяжелые браслеты из тех же самых молочно-белых камней. Она решила — пусть он запомнит ее такой вот, красивой. Но если бы она смогла читать его грустные мысли, то прочла бы там, что жемчуг выбран очень правильно. Именно жемчуг, потому что он, Людовик, свинья. Жемчуг, выставленный напоказ перед свиньей, — очень забавно и, главное, своевременно.

Сам он был одет в дорожный костюм — оливково-зеленый жилет и камзол, бриджи, рейтузы и сапоги почти того же самого цвета. На мгновение ей показалось, что он тоже нарядился, чтобы произвести впечатление. «Если это так, — с неохотой призналась она себе, — то успеха добился». В этом костюме он ей очень нравился. «Да, мне нравится в нем все, — если признаваться себе, так уж до конца, — его шея и волосы, его глаза, его худые скулы, его смуглые запястья, прямая линия спины, белые зубы, когда он вдруг улыбается. Смогу ли я когда-нибудь забыть все это?»

— К сожалению, я должен сказать еще кое-что, — проговорил он, — и это кое-что тебе понравится еще меньше.

Анна-Мария метнула на него острый взгляд.

— Маршаль де Рью отправился в Шатобриан, чтобы сообщить о твоем согласии на брак, — Людовик торопился, пока она его не прервала. — Мы с ним долго совещались и в конце концов решили, что больше ничего не остается. Он там сейчас занят составлением брачного контракта, а ты последуешь со мной.

Он говорил спокойно, зная, что в любом случае через несколько мгновений начнется буря. И она не заставила себя ждать. «Предатель» — это был самый мягкий эпитет среди тех, коими она его наградила. Конечно, она отказывается следовать за ним и пусть не думает, что когда-нибудь согласится.

— Анна, — с горечью воскликнул Людовик, — послушай меня, хотя бы минуту, и оставь, пожалуйста, свои детские декламации. Ты ведешь себя точно так же, как я в девять лет.

Последняя фраза заставила ее остановиться. Людовик продолжал:

— Я вынужден, понимаешь, в-ы-н-у-ж-д-е-н привезти тебя в Шатобриан. Ты пойдешь сама или мне придется тебя нести?

Ее удивление вылилось в громкий смех.

— Нести меня? Ну и куда же ты меня понесешь? Думаю, не дальше этой двери. Знаешь ли ты, что произойдет, если откроется дверь и я позову стражу?

— Знаю. Они не придут. Они нас даже не заметят. Дело в том, что де Рью подобрал людей, умеющих закрывать глаза. И во дворе будет то же самое. Мы все предусмотрели, ибо прекрасно понимали, что ты будешь думать о нас и как себя поведешь. Но когда-нибудь ты поймешь, что мы были вынуждены это сделать, чтобы спасти тебя.

— Спасти меня?! — закричала она в бессильной ярости. — То есть тащить меня к моей же гибели? Я никогда не забуду эту ночь, Людовик, никогда, сколько живу. Так и знай!