Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький

эпической простоты, избегая диалогов, стремясь к пластичности изображения, к физической ощутимости читателем героя. Насколько необходима его речь, — ее нужно давать маленькими порциями и в формах резко индивидуальных, в афоризмах, которые надолго остаются в памяти, входят в бытовую, в литературную речь как цитаты, пословицы, поговорки. Разумеется, я не склонен думать, что мне удается делать так, как я советую другим, но все же я уверен, что героев писать следует именно так.

«Левинэ» слишком «психологичен» и интеллектуален, беден эмоциональной силой. Он мне напомнил героев «Успеха» Фейхтвангера, хотя я нахожу, что Фейхтвангер написал мюнхенских «героев» чрезвычайно интересно и его книга, — насколько она разоблачает некий гнусный процесс, — исторически ценная книга.

Сожалею, что не могу сказать Вам ничего более лестного по поводу «Повести о Левинэ».

Желаю Вам всего лучшего.

А. Пешков

1. VI. 35.

Крым.

1164

И. П. ЯУНЗЕМ

15 июля 1935, Горки.

Вот, Ирма Петровна, посылаю Вам обещанные песни. Если понравятся — могу прислать и еще.

Очень хочется, чтоб Вы украсили Ваш богатейший репертуар и русскими старыми песнями.

Сердечно благодарю Вас за прекрасный вечер, хорошо Вы поете!

М. Горький

15. VII. 35.

Песня Самарской губернии и уезда; явилась, вероятно, до 61 года или вскоре после «освобождения» крестьян. Записано в 95 году.

Середи мово двора

Стоит горенка нова,

Ново выстроена,

Чисто выскоблена.

В той ли горенке новой

Стоит столик дубовой,

Сидит писарь молодой,

Очень грозен сам собой,

Сидит, пишет в два пера,

Да все царские дела.

Ох, да царские дела,

Они правы завсегда!

Как напишет, так и верь,

Верь, что волк не страшен зверь

И что он не жрет телят.

Это — зайцы жрут цыплят.

Верь, когда тебе прикажут,

Что белее снега — сажа

И что ты, мужик, как вошь,

Только кровь господску пьешь.

Староста, староста!

Подь сюда, пожалуйста.

Ой ты, царская собачка,

Рассуди наши дела!

А он, староста, дурак,

Рассудит дело не так.

Тащи старосту в народ —

Будем хворостом пороть!

Колыбельная, Лукояновского уезда, Нижегородской губернии. Записано в 1893 г., после голода.

Баю, баюшки-баю.

Мое дитятко.

Спи, усни,

Мое маленько.

Спи да усни,

На погост гости!

Баю да люди,

Хоть сегодня умри,

А завтра бы дитенку

И похороны.

Положат чурочку

В могилочку

Под бел камень,

Под сыпуч песок,

Рядом с бабушкой своей,

Рядом с родненькой.

Баюшки-баю,

Я те смертушку зову,

Смертыньку зову

Тебе милостивую!

Самарская, записана в Николаевском уезде у кустарей, производивших нагайки. Несмотря на ее мрачную иронию, песня эта пелась очень мягко, задумчиво.

Ой, да брат сестренку ласкает,

По головоньке гладит,

Задушевно ей бает

Таковые ли речи:

«Эх, сестрица родная,

Ты расти поскорее

На долгие годы,

На бабью на долю.

Когда будешь большая,

Отдадут тебя замуж

В семью несогласну,

В деревню чужую.

Мужики там дерутся,

Топорами секутся.

А поутру там дождь, дождь,

И до полночи дождь, дождь.

И дождь будет литься,

И страшное — сниться,

А свекровка — браниться,

А соседи — коситься,

И соседи все злые…»

Сергачского уезда, Нижегород. губ. Записано в 93—4 гг.

Эх, да по утренней по заре

По-над Волгой, по-над матушкой,

Над Волгой на горе!

Провожала я милого, дорогого муженька

На далекие, на рыбны, на морские промысла.

Провожала я, да не рыдала,

Засушила слезы в сердце я своем,

Нежных слов ему [не] говорила,

Только три подарочка дала.

А и первый мой ему подарок

Был щепоточка родной земли,

Чтобы помнил милый, где родился,

Где навек связал себя со мной.

А второй-от мой ему подарок —

Тканый красным шелком поясок,

Чтобы помнил, как я обнимала

Богатырску его грудь.

Был и третий мой еще подарок —

Лебедино белоснежное перо,

Чтобы он пустил его на ветер,

Когда будет в море погибать.

Донесет перо мне буен[5] ветер,

И узнаю — милый мой погиб!

1165

Е. Я. ОРЛОВОЙ

22 июля 1935, Москва.

Получил Ваш подарок, благодарю Вас.

Дело, разумеется, не в подарке, а в том факте, что в те дни, когда ваш народ праздновал 15-летие своего возрождения, своей культурной работы, — Вы, дочь этого трудового народа, вспомнили о старом русском литераторе из народа, цари, дворяне, купцы которого на протяжении столетий угнетали и грабили чуваш.

Вот в чем великий смысл маленького факта. Факт этот — еще одно доказательство в пользу того, что в Союзе Советских Социалистических Республик быстро развивается прекрасное дело объединения всех народов, всех племен, всех людей во единую могучую силу. А еще факт этот говорит, что нигде в мире литератор никогда не был окружен таким вниманием к его труду, как это наблюдается у нас, в Союзе.

Вчера уехал от нас Ромэн Роллан, прекрасный писатель, честнейший человек, искренний наш друг. «Какое счастье работать в этой удивительной стране!» — сказал он.

Я желаю Вам, т. Орлова, вашим литераторам и каждому из народа Чувашии глубоко, на всю жизнь почувствовать великое счастье свободного труда и творчества.

Крепко жму руку.

М. Горький

1166

А. С. ЩЕРБАКОВУ

Август 1935.

Дорогой Александр Сергеевич!

Пьеса «Суховей» В. Ставского кажется мне произведением неудачным, — надуманным, холодным. Равнодушие, которое чувствуется на всем протяжении ее, автор пытается скрыть под словесной слащавостью и умиленностью, доведенными до комизма. Эта слащавость чувствуется и смешит уже в характеристиках «действующих лиц» пьесы, в таких словах, как, напр.: «но какое же большое большевистское сердце!» «Одним словом — большевик», «обаятельная колхозница» и т. д. Все эти положительные и отрицательные характеристики автором его фигур в пьесе показаны с