Черное озеро (СИ) - К. Разумовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обман. Любовь. Страх. Желание стать кем-то большим, чем живой прялкой в доме будущего мужа.
Молчу. Не знаю какой ответ был бы достойным, чтобы его произнесли вслух.
— Я хотел отправиться к твоему отцу в одиночку. Хорошо, что ты пришла. Он бы наверняка мне не поверил.
Вернусь домой к семье. Скажу отцу, как несколько лет я провела в тюрьме. Расскажу сестрам про всех тех людей, что трогали меня в темноте против воли.
Меня прошибает холодный пот. Руки дрожат в глубоких карманах плаща.
Вот так все и закончится? Увезет меня к отцу сам или же пригонит его сюда. Они всех убьют. Вздернет Амура и Инессу, застрелят Хастаха и Катуня, растерзают Стивера и Идэр. Возможно, дадут мне вонзить клинок в сердце Распутина, или же сделают это от моего имени руками бравого дружинника. Хотя, Распутин наверняка предстанет пред судом княжеского дома Емельяновых.
Я убью Малена сама, но никому не позволю его тронуть. Не дам в обиду никого из них.
В голове возникает совершенно отчаянный план.
— Когда выдвигаемся?
Собственный голос эхом отдается в голове. Горло саднит. Ощущение, будто слова продирают себе путь наружу. Старик задумчиво кусает впалые щеки и наклоняет голову вбок.
— Сейчас же.
Он поворачивается ко мне спиной и делает шаг в сторону конюшен. Второй шаг. Торопливый, но все равно медленный, наверное, из-за возраста. Я делаю рывок вперед и набрасываюсь на него со спины. Руки очень быстро находят шею старика под плотным воротником плаща и пальцы погружаются в мягкие и теплые складки. Подавляю рвотный позыв, но желчь, словно яд, растекается по языку. Марков шатается, пытаясь скинуть меня со спины. Лампа падает на землю, но не гаснет. Узловатые пальцы цепляются за рукава моего сарафана. Старик пытается поймать меня, но лишь цепляется за одежду и сдавленно кряхтит. В какой-то момент стаскивает с головы платок. Он цепляется за мои руки под своим подбородком. Хватаю губами холодный воздух, пропахший старостью и сыростью, словно пытаюсь надышаться за нас двоих. Платок исчезает в грязи под ногами. Мы продолжаем бороться. Я двигаюсь след за ним. Шаг вперед. Два небольших шага вправо. Внезапно чувствую удар чем-то жестким и сырым. Черенок лопаты врезает в бок. Больно, но не так, чтобы отпустить Маркова. Старик извивается и бьет наотмашь еще раз. Он выскальзывает из моих рук и падает вперед, приземляясь на колени. Взгляд сам находит мотыгу, бережно прислоненную к стволу старой яблони. Ее острая железная часть расположена поперечно к недавно обструганному черенку. До этого дня я видела мотыги лишь в руках слуг, да крестьян. Перехватываю палку, чтобы та не выскользнула в самый неподходящий момент. Старик переворачивается на спину и наши глаза встречаются. Сердце вырывается из груди и мне хочется кричать. Выть от ненависти к нему и себе.
Он мог промолчать, сделать вид, что не узнал. Марков хотел вернуть меня отцу из-за многолетней дружбы, но старик мог ничего делать. А я могла бы вернуться в отчий дом. Или сбежать, оставив в живых того, кто точно бы обеспечил нам смертный приговор.
Амур бы не оставил свидетелей. И мне придётся заставить старого друга семьи замолчать навсегда.
Старик шепчет:
— Ты проклята. Сам бес выбрался из преисподнии, чтобы поцеловать тебя в лоб после рождения и забрать с собой твою мать.
Замахиваюсь и по щекам текут слезы. Тело дрожит от холода и ужаса, обрушившегося на голову словно снег.
Я убью его.
— Ты так похожа на нее.
Поддавшись слабости опускаю садовый инструмент, пытаясь перевести дыхание. Черные глаза старика блестят в слабом свете лампы. Он будто помолодел.
Я убью того, кто желает моего спасения. Меня уже не спасти. Я больше не та, кем была раньше. Меня нет.
Замахиваюсь. Воздух слетает с потрескавшихся до крови губ со свистом. Рядом возникают небольшие облачка пара и тут же рассеиваются в темноте. Старик мягко и смиренно улыбается.
Сердце сжимается. Слезы бегут ручьем и стекают по шее. Старик склоняет голову ожидая.
— Ты достойна своей матери. Ея Макконзенъярви всегда была воином, который добровольно сложил оружие.
Макконзенъярви. Единственная оставшаяся в живых родственница графа Витима Макконзенъярви, короля Золотых Гор. Мой отец погубил её. Я уничтожила её своим появлением на свет. Ещё одна смерть, тянущая камнем мою душу в преисподнюю.
Сегодня у меня есть выбор: спасти одну жизнь или семь, ценой двух: моей истерзанной души и существованием Маркова.
— Я нашла то, за что готова убить и отдать жизнь. — рыдая хриплю я. Он понимающе кивает и не сопротивляется. Замахиваюсь. Удар. Из груди вырывается всхлип, но я не издаю ни звука. Оружие погружается в его живот с отвратительным хлюпающим звуком и треском кожи. Марков кряхтит. Мотыга становится тяжелой в моих руках.
Не весомее преступления, что я совершаю.
Бью третий раз, слыша, как под тяжестью заточенного металла лопаются ребра. Мотыга застревает, и я дергаю ее на себя. Лицо окропляет теплой кровью. Падаю возле старика, еле сдерживая отчаянный крик.
Я ненавижу себя за то, что сделала.
Все тело содрогается от плача. Платье промокает и колени уже пропитались водой и грязью. Поднимаюсь и беру лопату, лежащую на земле чуть поодаль, избегая любой возможности посмотреть на изуродованное тело Макарова.
Простите меня. Простите.
Копаю у яблони. Порчу пару корней. Реву, но не останавливаюсь и не на миг не допускаю подобной возможности. Прошло слишком много времени, когда я сталкиваю тело старика с проломленной грудью и вспоротым животом в яму. Мне кажется, будто он еще теплый, но это невозможно. Погребен в собственном саду, под деревьями, в которые вложил всю свою душу. Кладу свой платок рядом со стариком и засыпаю сырой землей.
— Простите меня. — шепчу я, заканчивая зарывать тело Маркова. Свежевскопанная земля сравнивается с той, что он взрыхлил совсем недавно. Складываю измазанные в земле инструменты у яблони и поднимаю с земли догорающую лампу. В темноте бреду к бане, так тихо, как только позволяют подкашивающиеся ноги. Там должно быть пусто.
Я смою кровь, но этот позор — никогда.
***
Разумовский хмыкает. Тусклый свет отбрасывает угловатые тени на его изуродованное лицо.
Амур хоть и выглядит довольным вылазкой, но его глаза остекленевшие от тяжких раздумий. Стараясь скрыть напряжение, вливаю в себя остатки ромашкового чая.
Скоро все поймут, что Марков исчез. Совсем исчез.
Инесса бросает чертежи на стол. Свитер, мрачный, как тень, забирает бумаги. Его шаги глухо удаляются по лестнице на чердак.
Инесса усаживается
