Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

эстетике – литографии к поэме «Песнь мертвых» Реверди (1948) и фрески «Война и мир» (1952–1954) в часовне Валлориса. Даже можно было бы рассмотреть и его менее удачные работы, мрачно-ироничные в своем изображении культа вождя – «Сталин, за твое здоровье!» (1949), «Портрет Сталина» (1953), а также выполненное по заказу ЮНЕСКО панно «Падение Икара» (1958). И пытаясь таким образом оценить степень принадлежности Пикассо к коммунистической мистике, вы окончательно запутаетесь в идеологических противоречиях той эпохи.

Изучив последнюю треть карьеры художника во Франции (1944–1973), посетив места, где он жил в то время, и приняв во внимание, какое влияние оказало его нестабильное положение на решение вступить в партию, я сделала вывод, что коммунистические пристрастия Пикассо выходили далеко за рамки сугубо идеологической сферы. Для него это был глубоко личный проект. Начиная с 1944 года, благодаря своему членству в партии, он создавал для себя утопическую территорию внутри французского государства. Его сотрудничество с ФКП не было похоже на обычное взаимодействие между политической организацией и ее активистом. Это было нечто более сложное, также как и его противостояние Испании или Франции. Он не поддался авторитету ни одной из держав – отвергал их законы и строго академическое мышление, навязывал свои собственные правила, используя любые средства. Доказательством тому служил его категорический отказ в 1968 году передать на свою историческую родину «Гернику», так как Франко тогда еще был у власти. Из Мадрида предпринимались многочисленные попытки предъявить права на картину, поскольку, как объяснил адвокат художника Ролан Дюма, это произведение было создано по заказу испанского народа и юридически принадлежало ему. Однако Пикассо был настолько несговорчив, что в конце концов Дюма нашел способ подчинить закон своему клиенту: «Герника» оставалась в Музее современного искусства в Нью-Йорке, как и хотел маэстро, до самой смерти Франко{801}.

Но причиной такой теплой связи, которая сложилась у Пикассо с французскими коммунистами, был прежде всего, как я полагаю, неписаный договор, заключенный между художником и другим выдающимся человеком, государственным деятелем и блестящим стратегом – Морисом Торезом. Шахтер из Нуайель-Годо Торез вступил в компартию в двадцатилетнем возрасте и уже через пять лет стал членом политбюро ФКП. Такой стремительный взлет во многом был обусловлен его мужеством и политической проницательностью, трудолюбием и эрудицией, жаждой знаний и строгой дисциплиной. Он обладал удивительным ораторским талантом, харизмой и тем, что некоторые называли «популистской манерой поведения» (например, он любил петь в конце застолья). Нетрудно понять, что такие качества могли вызвать восхищение Пикассо. А Торез, в свою очередь, был благодарен за «художественный престиж», который Пикассо придавал Коммунистической партии. Но давайте вернемся немного назад во времени.

Весной 1937 года уничтожение Герники немецкими бомбардировщиками – предвестие грядущих ужасов фашизма по всей Европе – стало ключевым событием, не оставившим равнодушными ни Пикассо, ни Тореза, хотя тогда они еще не знали друг друга. Испанская гражданская война всколыхнула их обоих, поэтому на французском фронте они сыграли совершенно симметричные роли – герольдов, виртуозов, братьев по оружию. Именно Морису Торезу по просьбе Москвы удалось мобилизовать и отправить в Испанию более тридцати тысяч бойцов Интернациональных бригад – поступок, который, несомненно, навсегда запечатлелся в памяти художника. В 1939 году, когда компартию во Франции объявили вне закона, Торезу удалось бежать в СССР. Его обвинили в дезертирстве и 17 февраля 1940 года лишили французского гражданства. Это странное эхо отказа Пикассо в натурализации стало еще одним соединяющим звеном в цепочке их отношений.

В 1949 году, когда культ личности Сталина был в самом разгаре, во Франции проходили масштабные празднования его семидесятилетия, организованные Морисом Торезом и Полем Элюаром. «Каждый человек, выступающий за мир, прославляет имя Сталина, символа храбрости и великодушия, который ведет людей к радости и счастью. Дорогой товарищ Сталин, шахтеры Франции клянутся никогда не нападать на своих братьев в Советском Союзе! Наша любовь к величайшему лидеру является доказательством непоколебимого доверия. Живи вечно, наш дорогой и великий Сталин! Да здравствует коммунизм!» – провозгласил первый секретарь ФКП с трибуны, приведя толпу в неистовство. Что касается Пикассо, то он в честь вождя народов набросал небольшой скетч с изображением руки, поднимающей бокал, и надписью «Сталин, за твое здоровье!».

Инсульт Тореза, за которым последовал его отъезд в Москву (он пробыл там с 10 октября 1950 года по 28 марта 1953 года), положил конец привилегированному положению Пикассо во Французской компартии. Мастеру стало особенно трудно, когда вдохновленный Всеобщей конфедерацией труда, молодой живописец Фужерон создал серию из сорока полотен под названием «Страна угольных шахт» (1951), которые строго соответствовали линии партии и активно ею продвигались. В статье, озаглавленной «Художник в своей нише», Огюст Лекер, возглавлявший ФКП в отсутствие Тореза, писал, что «в то время как в нише борца за мир Пикассо нарисовал голубя, именно Фужерон как истинный воинствующий коммунист написал картины, отражающие реальную жизнь, страдания и классовую борьбу шахтеров»{802}. Лекер явно выкрутил руки Пикассо, и уже на следующий день после выхода этой статьи мастер создал произведение, которое стало самым дисциплинированным из всех его работ, но абсолютно выбивалось из свойственного ему стиля, – «Резня в Корее». Тем не менее это не избавило Пикассо от критики со стороны партии. Арагон упрекнул его в том, что он изобразил «массовое убийство невинных», а журналистка Элен Пармелен отметила, что картина «не попала в цель»{803}.

Пятого марта 1953 года Иосиф Сталин умер. Редактор еженедельника Les Lettres Françaises Арагон заказал Пикассо его портрет. Художнику, жившему в то время в Валлорисе, дали очень мало времени. Он нарисовал вождя по фотографии, на которой тот был запечатлен молодым в расстегнутой рубашке. Получился своего рода метафорический портрет. Этот рисунок вызвал массовую полемику в рядах Французской компартии. Пикассо осуждали все. На него нападали за «профанацию», «безобразие», «ужасный рисунок», «непристойную карикатуру» и «отсутствие уважения»{804}. Сейчас все это кажется несколько преувеличенным, но, как отмечает французский социолог Жаннин Верде-Леру, в эпоху культа личности Сталина от портретов вождя ожидали не реалистичности, а идеализации и эпичности. Поэтому, предложив портрет «обычного человека», который «не отражал моральных, интеллектуальных и духовных качеств Сталина»{805}, Пикассо был виновен практически в измене. Однако у Тореза была другая точка зрения. Из Москвы он заявил о своей непоколебимой солидарности с художником и снял с него все обвинения, положив начало эре «Неприкасаемого Пикассо». По мнению Тореза, маэстро следовало пощадить, что бы он ни сделал, принимая во внимание его глубоко символичное значение для Коммунистической партии{806}. Так спокойно и четко Морис Торез