Впечатление обманчиво - Татьяна Губейдулина

– А, – взмахиваю я рукой, изображая безразличие, – надоело. Решила прикинуться миллионершей и заставить лучшего в городе продавца показать мне самые крутые модели новой коллекции.

Мэри закатывает глаза и смеется. Сколько ее помню, она всегда мечтала уехать в столицу, наняться на работу к модному дизайнеру и шить платья для кинозвезд. Она хочет этого и сейчас. Но развилка, на которой она бросает учебу и сбегает из дома, исчезла год назад. А все потому, что у нее есть Джереми и быть с ним она тоже хочет.

Джереми хороший, но слишком уж педантичный. Все у него по полочкам – сначала диплом, потом работа, потом набраться опыта, открыть счет в банке, купить дом. Когда он не зубрит свою экономику, то подрабатывает курьером, колесит по городу на маленькой желтой машинке, развозит коробки и уверяет, что так он глубже изучает рынок. А для Мэри он нашел работу в магазине, говорит, ей нужен опыт работы с клиентами. Он составил подробный план на всю их жизнь вперед. Вот только я-то знаю, что все будет иначе.

Через пару часов Джереми получит срочный заказ, разгонит машину и выскочит на Каменный мост. Он будет почти на середине, когда идущий впереди трамвай сойдет с рельс, потеряет управление и перегородит дорогу. Джереми ударит по тормозам, вывернет руль и вылетит на встречку. К счастью, дорога будет свободна и все обойдется. А дальше, все, как в моих любимых фильмах. Джереми поймет, как непредсказуема жизнь, что «встать на ноги», «состояться» – может подождать. Он приедет к Мэри и скажет то, что она так мечтает услышать – давай рискнем, давай уедем и осуществим наши мечты!

Сестра шуршит вешалками, извлекая из плена аляповатых балахонов припрятанные вещи, и даже не догадывается, что совсем рядом разгорается огнями витрин, наполняется шумом улиц, наливается вдохновеньем развилка ее новой жизни. Мне нравится знать, что она будет счастлива.

– И как только Стелла тебя отпустила? – спрашивает Мэри.

– У нас сегодня лекция о тесте на способности. Я сказала, что хочу пойти.

– И что? Правда пойдешь?

– Ну я же здесь, а не там.

Мэри поворачивается ко мне, округляет глаза и хмыкает.

– Представляешь, что сказал бы отец, если бы ты пошла?

Я вытягиваюсь в струну, поднимаю указательный палец.

– Человек – это не биомасса! Личность нельзя измерить и запихнуть в таблицы! Нас определяют не способности, а только выбор, стремление и воля, – подражая жесту отца, я провожу рукой по щеке, будто оглаживаю невидимую бороду. – У нашего поколения выбора не было. Но мы боролись! И теперь вы, наши дети, вольны сами избирать свою судьбу. И мне горько, – я снова взмахиваю пальцем, – горько осознавать, что вы пренебрегаете свободой. Что позволяете другим определять кто вы и для чего живете.

Мэри кивает и улыбается, но улыбка совсем не веселая. Она протягивает разноцветный ворох одежды, и я ухожу в примерочную. Прикидываю, рассматриваю, кручусь перед зеркалом, но думаю об отце. Ему, и правда, пришлось не легко. После школы он отправил документы в авиационное училище, блестяще сдал экзамены. Но в те времена тест на способности был обязательным и именно он определял, какую профессию может выбрать человек. Врожденных талантов к пилотированию у отца не обнаружили и в поступлении отказали. Он любит вспоминать, как отчаянно его поколение боролось за право осуществлять мечты, как они митинговали, стояли в пикетах. Потребовалось почти двадцать лет, но у них получилось – тест на способности стал добровольным. И когда Мэри исполнилось шестнадцать, она официально отказалась его проходить. Отец был безумно горд, говорил, что прожил не напрасно, что подарил крылья своим детям.

Я несу к кассе пару футболок и лезу в рюкзак за кошельком. Мэри выбивает чек, и мы болтаем о погоде. На двери звякает колокольчик, в магазин вплывает посетительница, скользит равнодушным взглядом по вешалкам. Я собираюсь уходить. Сестра прощается со мной коротким кивком, шагает навстречу клиентке и расплывается в стерильной улыбке.

Я выхожу на улицу, иду вдоль витрины и вижу сквозь стекло, как Мэри что-то объясняет, указывая на ряды платьев. До чего же хочется сказать ей, что все будет хорошо. Что я знаю это совершенно точно – у нее все будет хорошо! Жаль, что нельзя. Мэри, конечно, не выдаст, но все равно опасно. Когда люди узнают, что ты провидец… Провидец. Люблю это слово! Как будто я не совсем человек. Впрочем, может так и есть? Ученые до сих пор не разобрались, что такое дар предвидения – естественное развитие человеческих способностей или зарождение нового вида. Может провидцы, как те обезьянки, что не полезли на дерево, а взяли палки и эволюционировали? Впрочем, с обезьянками ученые тоже до конца не разобрались.

Что-то хлопает меня по затылку, я оборачиваюсь, не успеваю увернуться, и розовый воздушный шарик ударяет меня в лоб.

– Бека! Ну что же ты делаешь? – тучная тетка с безразмерной сумкой оттаскивает в сторону белокурую девчушку в розовом, как шарик, платье. – Сейчас же извинись!

– Извини, – пищит малышка.

– Извините, – с нажимом на последний слог поправляет тетка.

Малышка хихикает, лукаво щурит глаза, я показываю ей язык, и она заливается звонким хохотом.

– Бека! Да что же это? Девушка, простите нас, пожалуйста, – торопливо бормочет женщина и тянет девочку за собой. – Неси шарик аккуратно, а то больше не куплю. Ты не замерзла? Давай кофточку наденем?

Я провожаю их взглядом. Интересно, если бы эта тетка узнала, что я – провидец, о чем бы спросила? Хотя, если бы узнала, то никогда бы не отвязалась, ходила бы по пятам и засыпала вопросами. Беке лучше ходить на танцы или в бассейн? Не покусает ли ее соседская собака? Отпустить ее на выпускной бал или пусть состарится не целованной? Для таких наседок, как она, в жизни ее цыпленочка важна каждая мелочь.

Я высматриваю розовое платье в толпе прохожих, заглядываю в будущее девочки и замираю. Бека сейчас умрет.

Трясу головой, сбрасываю оцепенение. Наверное, я просто ошиблась. Смотрю еще раз.

Вот Бека идет по улице, держит за руку мать. Вот в конце квартала они поворачивают за угол, подходят к перекрестку, останавливаются на светофоре. Звонит телефон. Женщина выпускает ладошку дочери, роется в сумке. Порыв ветра, юбка Беки надувается колокольчиком, она хлопает себя по бокам, разжимает пальцы и выпускает веревочку. Розовый шарик взмывает в небо. Бека пытается его поймать, бежит следом. Визг тормозов. Черный глянцевый мотоцикл, заваливаясь на бок, скользит по дороге. А потом крик. Жуткий. Отчаянный.

Скорая приедет через несколько минут, но мать впадет в шок, она будет кричать, просто кричать и не скажет об аллергии дочери. До больницы Бека не доедет.

Через две минуты она выпустит шарик. Через двадцать – ее не станет. Вероятность почти абсолютная, линия судьбы четкая.

Четкая, но не единственная! Вероятность – это то, что произойдет, если в жизнь человека не вмешиваться. А я могу вмешаться, могу позвать на помощь! Кого? Понимаю, что стою посреди улицы, кручу головой и хватаю ртом воздух. Нечем дышать! Беки с матерью не видно. Они уже завернули за угол. Сорок секунд.

Я бросаюсь бежать. Несусь, уворачиваясь от прохожих, задеваю кого-то плечом. Быстрее! Смотрю в будущее. Вот Беки плачет, а мать ругает ее за потерянный шарик. Развилка зыбкая, почти не заметная. Быстрее! Вот сегодняшний вечер, вот утро Рождества. Маршрут перестраивается, вероятности меняются. И я вижу ее целиком – длинную четкую линию. Самую обычную, ничем не примечательную и такую желанную жизнь.

Заворачиваю за угол, они стоят у края дороги, розовый шарик покачивается на ветру. Звонит телефон. Десять секунд. Я кричу, мать оборачивается, но смотрит на меня, а не на ребенка. Слышу за спиной рев мотоцикла. Я успею! Осталось несколько метров, бегу, вытягиваю руку. Вдруг кто-то хватает меня за запястье. Теряю равновесие и падаю, лечу на асфальт, разбивая колени.

Порыв ветра. Визг тормозов.

Крик длится и длится. Я чувствую его всем телом, содрогаюсь от его силы и, наконец, понимаю, что кричу сама.

– Поднимайся, – произносит низкий мужской голос.

Открываю