Шуберт - Людмила Горелова

Шуберт

Глава 1

Я сам виноват, что влюбился. Я так долго всматривался в неё.

Сущая кнопка, верно дразнили её мои приятели. Пуговка от кителя и то больше. А ресницы — больше пуговки! Она их выращивает на продажу, что ли? И вот её нос. Ну какого лешего я на него смотрю? Он остренький. И от этого ноздри почему-то выглядят красивыми. Пока не видел её улыбку, она обычно хмурится — мне просто интересно, есть ли у неё ямочки-завлекалочки на щеках? У меня вот есть, поэтому, наверное, я имею у женщин такой успех.

Вот с волосами у неё беда. Они крашеные! Я недавно обнаружил это. Не рано ли краситься начала эта пигалица? И вечно торчат «петушки» — я не думал, что у русских такой дефицит с расчёсками. В общем, волосы её — явно не предмет для восхищения. К тому же, она вечно делает дурацкий хвостик — ну зачем, ведь короткий до ужаса! Полная нелепица на голове. Зато уши, оголённые хвостиком, кажутся мягкими-мягкими и даже немного толстыми, наливными. А наливные яблоки, например, сами знаете, часто укусить хочется.

Во мне почти два метра, а в ней — от силы метр пятьдесят. Полметра разница — не шутка! Она вечно сидит к нам спиной, вступая, когда требуется, со своим пианино. Она играет без нот. Сразу запомнила, что, где и когда. Иногда она поворачивает голову в профиль — когда мы просим повторить какой-то эпизод, и я снова вижу мягкое ухо, щёку с предполагаемой ямкой, но при этом совсем не детские, а спокойные и женственные линии личика, губ, лба и шеи… Она сидит очень низко, на самом краю стула, чтобы дотягиваться до педалей.

Она совсем не знает немецкий, и мы с приятелями частенько подшучиваем над ней прямо здесь, на репетициях, за её спиной.

В клуб зашла сияющая до ушей местная председательша — и прямо к нам. Кнопка не сразу поняла, что репетиция прервалась. «Наташа!» — её окликнули, и она остановилась, наконец. И я снова увидел её профиль. «Ты же дочь генерала Пегова?». Для нас это была новость. Кнопка молчала. «Она, она», — встрял конвойный. Председательша дико обрадовалась: «А я-то думаю, вот фамилия знакомая… Знаешь, что это? Он же был у нас однажды». Мёртвой хваткой Кнопка вцепилась в фото, вырвав его у тётки, — на нём было много-много лиц — и принялась жадно искать глазами. Нашла. «А когда он у вас был?» — «Да вот же дата, внизу».

В уголке значилось жирно «1941».

— Да это январь, январь был, — скорей пояснила тётка, видя удивление в сине-зелёных глазах.

Мы думали, она плакать начнёт. А она — нет. Спокойно вернула фото тётке — та была уморительно озадачена.

— Ну, может, ты о нём расскажешь? Как о герое войны?

Кнопка не отреагировала.

— Да он же без вести пропавший, — снова вмешался конвойный.

— Как? Генерал? А так бывает? — удивилась председательша.

— Он вернётся, — уверенно сказала Кнопка.

— Ага, уже год как войне конец… Вернётся он, — скептически буркнул второй конвойный. Они всегда вдвоём нас сопровождали.

— Он должен вернуться. Все рано или поздно возвращаются.

Конвой хотел было возмутиться, но тётка сделала предупреждающий жест: не надо.

Вот, кажется, с этого момента она всех нас очень заинтересовала. Дочка генерала? За каждого такого в войну гору золота и сразу на два звания выше можно было получить. Интересно, куда же этот подевался? Не иголка же в стоге сена — а генерал.

На сон грядущий мы это обсудили:

— А если к нашим перебежал?

— Как его фамилия? Перов?

— Пегов.

Не могли мы вспомнить такого, а ведь командовали даже не одним отрядом и о многих слышали.

— Он, наверное, был совсем шпенделем, потерялся в канаве — и не нашли… Дочка — такой клоп.

Все загоготали.

— Вы видели её обувь? Мы и то лучше ходим. Такая свинья! Не может она быть отпрыском большого человека, деревня дремучая.

Кто-то поддакнул.

— А локти у неё миленькие, — сказал я.

Меня подняли на смех.

— Миленькие? Майн готт! И как ты разглядел? Она вечно укрытая с ног до головы, даже на концертах.

Пара пошлых шуток — и ребята переключились от моих «локотков» на мечты о своих Гертрудах и местных красотках.

А кнопкины локти… Пока она играла, волнами, нежно, убаюкивающе, они ходили, мягко останавливаясь, когда этого требовала музыка или действие спектакля.

Кроме конвоя, нас всегда на гастролях сопровождала надзирательница, суровая и резкая русская фрау, которая фигурой очень смахивала на мужика. На самом деле она была главным организатором этого для нас и для самих русских неожиданного концертного тура. Просто на Новый год в клубе посёлка, у которого располагался лагерь военнопленных, присутствовал какой-то очень известный и очень грустный русский полковник. Он приехал из самого Ленинграда. Мы с ребятами по приказу лагерного начальства придумали музыкальный спектакль к этому событию, исполняя песни и стихи с ужасным акцентом, но по-русски. За всё представление этот мудрёный полковник даже ни разу не улыбнулся, пока весь зал грохотал и держался за животы в особо острых моментах. Костюмы, к тому же, нам пошили отличные, да и декорации было кому намалевать совсем не позорные… Так вот, после спектакля местные усадили полковника за праздничный стол, а тот возьми и скажи: как хорошо всё было сделано, чёрт подери! Это должны видеть другие, чтобы побольше радоваться и активней возрождать порушенную Родину. Мол, народ ещё никак в себя не придёт после войны, пусть немцы их развлекают теперь.

Вот так и сколотили нашу труппу, и теперь мы колесили от посёлка к посёлку, от захудалой деревухи до приличного городка, и за неделю успели дать четыре представления.

Кнопку к нам приставили в последний момент: никто в лагере не играл на фортепиано. Вернее, играла половина труппы, но не могли же мы и роли играть, и на роялях одновременно. Хотя, конечно, враньё это всё: многие узники просто смолчали. Пошёл странный слушок, что путь наш артистический якобы до самой Сибири проляжет, а от самого слова «Сибирь» мы все тряслись, как в лихорадке. Мол, пленных артистов туда и везут… О тех лагерях ходили жуткие слухи.

Честно сказать, мы все, кто попал