Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что-то не так? – спросил я.
– Да нет, просто любуюсь местным пейзажем.
Она кивнула в направлении барной стойки, вдоль которой выстроились в ряд три мужские задницы; из джинсов вылезали прорезанные щелью ягодицы; их обладатели потупились и не вели никаких разговоров.
– Давай не будем никого осуждать, ладно? – Вот теперь у меня появился повод сказать это вслух. – Снобизм потрясающий.
– Это у меня снобизм?! У меня снобизма ни на грош…
– В разговоре сквозит, Хел.
– Нахватались, мол, там, в колледже, – и назад, умничать в глубинке…
– Ага, именно так.
– Только вот нету во мне снобизма! Мне вообще насрать, чем ты занимаешься… живи где хочешь, делай что хочешь. Но я-то вижу: тебе приложить себя некуда, такое бывает.
– Хелен…
– А вот это что? – Она постучала по моей рюмке.
– Это для повышения градуса.
– Для повышения градуса?
– А что такого?
– Рано тебе еще в одном и том же пабе штаны просиживать. Завязывай, Чарли. Уезжай отсюда, хотя бы на время. Будет желание – потом вернешься, но придумай себе другое занятие. Хотя бы попытку сделай. А жизнь свою возненавидеть еще успеешь. Вот будет у тебя кризис среднего возраста – тогда и займешься,
– Я не собираюсь «ненавидеть жизнь».
– А любить?
– Ну ты даешь… сама-то ее любишь?
Она усмехнулась:
– Да! Да, черт возьми, да, наконец-то я ее люблю! И знаешь что, ты бы тоже ее полюбил, если бы так не робел.
– Я не робею.
– Молодец. Приятно слышать. Тогда я тебе больше скажу…
Из динамиков неслось «Все, чего я хочу на Рождество, – это ты» Мэрайи Кэри, и Алекс, который успел вернуться, сидел с другой стороны от меня, перекрывая выход.
– Ты ему сказала? – спросил он.
– Что она должна мне сказать?
Хелен сделала глубокий вдох:
– У нас есть свободная комната.
– В брикстонском сквоте.
– На самом деле дыра жуткая. В подвале, темная, сырая.
– Зато бесплатно.
– Счета раскидываются на всех поровну.
– Подработку найти – плевое дело: в баре или где-нибудь на подхвате.
– А в сентябре вернешься в колледж.
– Никуда я не поеду.
– Поедешь как миленький.
– Знаешь ведь, что поедешь, так чего упираешься?
– Не получится. Отец…
– Ты же говорил, ему лучше.
– Пока да, но…
– Слушай, Чарли, тут полтора часа езды, это же не Новая Зеландия.
– Но я не могу вот так: раз – и уйти.
– Зачем идти? Мы тебя подвезем.
– Мы тебя забираем.
– Двадцать шестого, сразу после Рождества. Ждем до семи вечера.
– Чарли, – сказал Алекс, – все, чего мы хотим на Рождество, – это ты.
Я вновь сел за парту только в сентябре 2003-го, в двадцать три года. Формально я относился к категории «возрастных обучающихся», хотя возраст не прибавлял мне зрелости, если судить по количеству фальстартов, заносов, похмелий и нарушений графика. Для начала пришлось закрыть все бреши, оставшиеся после школьных выпускных экзаменов, потом сдать эквивалент абитуриентских испытаний, потом найти достаточно благосклонный университет, где не задавали вопросов о гигантских пробелах в моем резюме, и все это время на выходных и по ночам я подрабатывал в барах и ресторанах, а после смены отправлялся куда-нибудь на тусовку. В ту пору я словно вернулся в дни ранней юности, когда обязанность трудиться наталкивалась на желание никогда не ударять пальцем о палец; в результате мое образование уподобилось огромному пазлу, который долго пылился на столе, собранный лишь наполовину. Соблазн махнуть на него рукой и смести все фрагменты со стола в коробку был невероятно велик. Я бы, конечно, не справился без Хелен и Алекса, которые всячески меня поддерживали, проверяли домашние задания, напоминали своевременно подавать заявления, и теперь я все чаще думаю, что дружба – это такой дар, с которым не сравнятся ни школьные успехи, ни удачи карьерного роста.
Основу – довольно шаткую – для моих занятий составили два школьных предмета, которые я выбрал в качестве профилирующих: информатика и изо. На какой-то тусовке в августе девяносто седьмого совершенно незнакомый мне человек сказал: в жизни важно нащупать то, что у тебя хорошо получается, и сделать это своей профессией. Но компьютеры и изобразительное искусство сочетались примерно как лук и шоколад, то есть никак. В университете я окончательно убедился, что грызть гранит науки – это не по мне. Одаренным компьютерщиком я не был и уж тем более не видел себя в искусстве, однако мой тьютор посоветовал мне записаться на курс визуальных эффектов и анимации, где меня научили работать в программах с внушительными названиями «Премьер», «Фьюжн» и «Ньюк». На заработанные в барах деньги я купил самый мощный компьютер, какой только смог себе позволить, и освоил композитинг, рендеринг, каркасное моделирование, матирование, а пока эти навыки укладывались у меня в голове, культурная среда начала меняться.
Оказалось, что зомби и вампиры, космические корабли и пришельцы, которых я обожал рисовать в школьные годы, а также нескончаемые часы, отданные фильмам и игре в «Дум», сыграли важную роль в обучении ничего не подозревавшего оболтуса. Мне и раньше не составляло труда нарисовать свисающее на нерве из черепа глазное яблоко, но теперь, владея нужной программой, я мог заставить его поблескивать и отвратительно раскачиваться, а уж превратить горстку из двадцати человек в двухсоттысячную толпу или омолодить главного героя было проще простого. Так я пришел к визуальным эффектам – моей нынешней профессии. Через информатику и изо.
Алекс Асанте переехал в Лос-Анджелес. Мы его постоянно видим, но в основном на телеэкране, в ролях копов или честолюбивых молодых адвокатов, готовых даже преступить закон, чтобы выиграть дело. Он довольно известен, хотя всегда стремился выше, к пику славы. Из сквота мы выехали после окончания университета. Я познакомился с Нив, сменил работу в ресторане на киношный постпродакшн и недавно открыл компанию на паях с коллегами. Иногда нас приглашают на премьеры фильмов, над которыми мы работали; мы находим свои места в самом последнем ряду и смотрим, как на поклоны выходят актеры, далекие и чужие.
Хелен познакомилась с Фрейей, влюбилась и,
