Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс

он и посудомойку загрузит, глаза б мои не глядели.

– Ну, если это самое страшное…

– Вот именно. Сейчас я и в самом деле намного счастливее, чем раньше. Нашла работу по душе, нашла того, с кем хотела быть рядом. Он, кстати, занервничал, когда узнал, что здесь будешь ты.

– Да ладно!

– Все раздумывал, как ты себя поведешь. Опасался, что у тебя крышу снесет.

– Лет двадцать назад – точно снесло бы.

– Или что вспыхнет какая-нибудь старая искра и мы с тобой сбежим.

– Вот-вот, я затем и приехал.

Она засмеялась:

– Как пишут на коробке с фейерверками? «После воспламенения не приближаться к пиротехническому изделию».

– В течение какого времени – там не указано?

– Двадцать лет, пожалуй, в самый раз.

– Двадцать лет – это уже безопасное расстояние, – изрек я, но в голову вдруг закралась мысль… естественно, полная паранойя, но я не удержался. – Скажи, а тебе, случайно, Джордж не нравился… тогда?

– Когда пьесу ставили? Нет, конечно. – Она взяла меня за руку. – Я была влюблена в тебя, ты ведь знаешь.

– А я в тебя.

– Нет, подожди: ты же наверняка это видел, да?

– Да.

– Я очень сильно тебя любила, очень.

– Я тоже.

– Такое не часто случается, поверь мне.

– Не часто. Жаль, что все так скверно закончилось.

– Скверно? Нет, это было болезненно, но не скверно.

– А когда мы прилюдно ругались в торговых центрах?

– Да, наверное. Но мне кажется, если двое расстаются по обоюдному согласию, то между ними и дальше должно сохраняться согласие. Если можешь отступиться без борьбы… Но ведь мы были семнадцатилетними. Совершенно другие люди.

– Абсолютно!

Как-то так получилось, что мы молча взялись за руки, и у меня возникло безотчетное желание сесть напротив, чтобы я мог на нее смотреть, а не коситься украдкой, разглядывать давно знакомые смешинки вокруг глаз, которые стали чуть глубже, и новые морщинки-скобочки возле губ, похожие на отпечатки ногтя в свежей глине, и едва заметный шов на нижней губе, и отколотый краешек зуба, как загнутый угол страницы. Она убрала волосы за ухо и с улыбкой развернулась ко мне лицом.

– Зубик! – вырвалось у меня.

– Что такое?

– Помню, у тебя была крошечная щербинка на переднем зубе.

– А-а, вот ты о чем… – Она прикусила палец, чтобы продемонстрировать зуб. – Я его нарастила. Но не ради самолюбования… просто мой агент сказал, что иначе мне не светит сниматься в рекламе. Оказалось, впрочем, что проблема совсем в другом.

– Жаль. Мне эта щербинка была очень дорога.

– Если тебе станет легче, я еще несколько зубов подправила, – сказала она, оттягивая пальцем щеку.

– Не надо, не надо.

А после секундной паузы я услышал:

– Знаешь, как принято говорить: «Ты совсем не изменилась», но даже если это близко к истине, я что, должна радоваться?

– Я думаю, это означает, что ты выглядишь не хуже.

– Зато ты выглядишь значительно лучше, – отметила она.

– В такие зрелые годы?

– А разве у нас зрелые годы?

– У нас пограничный возраст.

– Тебе этот возраст к лицу, Чарли, ты хоть куда.

– Только не говори, что я заматерел.

– Я даже не понимаю, что это значит.

– Это значит растолстел.

– Нет, тут дело в другом. Твое лицо… ты как будто дорос до своего лица… и можешь с ним подружиться.

– Кто прекрасно выглядит, так это ты. Вся светишься, так ведь говорится?

– Давление и злость. В бедрах раздалась. Вот и заводи после этого детей. У тебя-то есть детки?

– Деток нет. Но мы очень хотим. Отчаянно. Стараемся.

– По-моему, точная фраза. Надо стараться по-настоящему.

– Что ж… удачи во всем!

– Спасибо. Спасибо.

Больше всего мне хотелось сменить тему, но на что переключиться, я не придумал.

– Итак… – сказал я.

– Итак…

– Надо идти вниз.

– Ладно. Пошли.

– Как приятно повидаться.

– И мне.

– Чудесно выглядишь.

– Немного устала.

– Я считаю, ты просто красавица. Ведь я имею право так говорить?

– Не знаю, у Джорджа необузданный нрав. Так мне кажется.

На этом месте нам следовало бы встать и вернуться в зал, но вместо этого она подняла мою руку и посмотрела на наши сплетенные пальцы:

– Все странно.

– Да.

– Ничего ужасного.

– Да, но все же…

– Я много думала о своих чувствах, ну… об этом… и не хочу патетики, – заговорила она, – но первая любовь, мне кажется, – это как песня, глупая популярная песенка, которую слушаешь и думаешь: ничего другого слушать не захочу, в ней есть все, это величайшая музыка всех времен и больше мне ничего не нужно. Но теперь мы этот диск ставить не будем. Мы теперь стали жесткими, опытными, изощренными. Но когда по радио передают ту песню… Это все равно хорошая песня. Хорошая. Вот. Глубокая мысль?

– Очень!

– И ты счастлив, да?

– Да.

– Ну и я! И я! Вот видишь! Хеппи-энд!

– Значит, никакого побега не будет?

– В других обстоятельствах я бы сказала «будет», но сейчас у меня уже назначена дата кесарева, а у тебя – дата свадьбы, так что…

– Тогда замнем.

– Давай. Замнем.

Она на мгновение прильнула к моему плечу, и мы оглянулись, чтобы напоследок увидеть изморось в желтом уличном свете. Фран поежилась на скамейке:

– Я насквозь промокла, так что…

– Пошли вниз, – сказал я; она поднялась со стоном и протяжным вздохом.

На лестничной площадке мы остановились.

– Погоди… – сказал я.

Нам предстояло расставание. Я это знал, а потому, не дав себе задуматься, выговорил те слова, которые душили меня весь вечер:

– Так вот, я пришел ради…

– Начал – договаривай.

– Это банальщина. Как бы тебя не стошнило.

– Обещать не могу.

– Время было очень странное. Поначалу, когда мы встретились, я был несчастен, так мне кажется. А потом сделался таким счастливым, что просто с ума сходил. Поэтому я, наверное, просто скажу тебе спасибо.

Она надула щеки, как будто собиралась прыснуть со смеху, но всего на миг.

Потом, опершись о дверной косяк, она смерила меня долгим взглядом, улыбнулась и кивнула.

– И тебе спасибо! – сказала она в ответ.

Когда я снова присоединился к собравшимся, мы с Джорджем обменялись телефонами, хотя обоим это было без надобности.

– Мы пригласим тебя на обед! С женой!

Стоя позади толпы, я слушал человека лет пятидесяти, с длинными волосами, полноватого, в мятой рубашке: Айвор, наш режиссер. Я надеялся увидеть еще и Алину, вообразил себе, что по прошествии двадцати лет она превратилась в великолепную роковую красавицу, и мне приятно было думать, что она меня тоже вспомнит в качестве одного из своих достижений. Но ее там не было, зато Айвор задержал на мне взгляд, попытался сообразить, где меня видел – на какой-то забытой фотографии, –