Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс

друг друга из виду, и Джордж Пирс ушел, яростный и ликующий. В его жизни не было чувства сильнее, чем та большая первая любовь, его великая неразделенная любовь, а от такого вся жизнь может пойти под откос, и он сходил с ума – точнее, мог бы сойти с ума, – видя ее в таком состоянии. У него остался ее телефонный номер, но звонить он не собирался. Зачем? Не Парис же он, в самом деле, чтобы бросить свою гордость, свою жизнь к ногам той, которая не хочет и не может ответить ему взаимностью.

Затем он поменял работу и, так совпало, переехал в Лондон. Познакомился с девушкой, они стали жить вместе, но что-то не срослось, разъехались, прошло долгих пять лет. Как-то в пятницу его пригласили на ужин; туда же позвали некую женщину, переводчицу с французского, мать-одиночку. Идти на ужин не было никакого желания, он бы предпочел остаться дома и почитать, но друг настаивал и…

Боже мой, я слушал, но не мог до конца это осмыслить. Какие чувства я испытывал? Ревность? Не совсем. Конечно, я знал, что у нее были другие, с кем-то она сошлась просто по ошибке, кто-то оставил след в ее душе; только последний сухарь стал бы злиться на Джорджа за его счастье, за радость, с какой он сдувал пылинки со своей падчерицы, которая крутилась возле нас, раскачиваясь на его руке.

– Грейс, этот дядя, – объяснил он девочке, – был знаком с твоей мамой, когда она еще играла Джульетту.

На Грейс это не произвело ни малейшего впечатления, и меня захлестнула ярость, свойственная напыщенным бывшим. Мама тебе что, не говорила обо мне? Да ты хоть представляешь, КТО Я ТАКОЙ?

– Чарли и твоя мама были очень близкими друзьями, – продолжал Джордж. – Конечно, меня это ужасно злило.

Злился ли я, в свой черед? Едва ли. Вполне понятно, почему так сложилось; им всегда было легко вместе, и я рад, что Джордж перестал ходить с затравленным видом, что он счастлив, успешен и влюблен. Близкий мне когда-то человек женился на моей бывшей возлюбленной. Приплыли!

И все же некоторое время я молчал; возможно, от зависти – не к тому, что Фран и Джордж вместе, а ко всей их истории. Хорошая история, лучше моей; у нее логичный сюжет и счастливый финал, точнее, она благополучно продолжается. Даже сейчас, спустя годы, пока мы не общались, я знал, что вместе им будет хорошо, и стоило Грейс отойти в сторонку, как я положил руку ему на плечо, крепко стиснул пальцы и попытался облечь свои чувства в слова:

– Джордж, ну ты и стервец.

Он рассмеялся, хотя и немного нервно:

– Странно, да? Я и сам вижу, что странно.

– Нет, это так… романтично.

– Ох, жуткое слово. Ну, если тебя это утешит, наш брак не полностью держится на любви. Правда, Фран?

– Это верно, – подтвердила Фран, останавливаясь рядом с ним. – Тоска, да и только.

– Привет, Фран. – Огибая живот, я щекой коснулся ее щеки.

– Идем. – Она взяла меня за руку. – Открою тебе темную сторону.

И тебе спасибо

В этом пабе на крыше была площадка, с которой открывался вид на террасный парк Сток-Ньюингтона; в туманном воздухе плыл запах дыма – по воскресеньям все топили камины.

Ящики с пустыми бутылками, ржавеющий мангал, увядшие до серо-коричневого цвета тропические пальмы.

– Разве сюда можно? – усомнилась она, выискивая место посуше, чтобы посидеть.

– Вряд ли. Хочешь, спустимся в зал?

– В зале нам поговорить не дадут.

Мы сели на старую скамейку, такую сырую, что у нас мгновенно промокли пальто, и точно так же, как при первом знакомстве, стали по очереди рассказывать о главных вехах своей жизни. Теперь я отвечал на вопросы охотнее, чем тогда, в шестнадцать лет, и у меня создалось впечатление, что она в курсе многих моих дел, но спрашивать, откуда у нее эти сведения, мне не хотелось.

– Молодец, у тебя все хорошо.

– Да, пока неплохо.

– Очень рада, но не удивляюсь. Я знала, что ты себя найдешь. – Она положила руку на большой округлившийся живот.

– Сколько еще?

– Три недели.

– Мальчик или девочка?

– Мальчик.

– Имя выбрали?

– Имя… представь, мы уже зовем его Чарли.

Шучу, сказала она и рассмеялась: насчет имени они еще не решили, хотя Чарли – очень милое имя. Я спросил: а в общем и целом как дела? В общем и целом за все это время счастье ей так и не улыбнулось – она сама не перестает удивляться. Случайный брак, загубленная карьера, безденежье.

– Когда мне стукнуло двадцать, для меня настали жестокие годы. А я-то думала, это будет мое время. Столько было надежд и ожиданий – так бывает, когда в гости собираешься: думаешь, что надеть, подбираешь наряды, планируешь, как себя вести. А приходишь – физиономии отталкивающие, музыка – хуже некуда, что ни скажешь – все невпопад…

– У меня то же самое, только я еще и пил по-черному.

– Ну, я тоже через это прошла – с тем ненормальным. У меня был странный брак – Джордж тебе не рассказывал? Знаешь, есть такая тема: некоторые парочки напьются – и бегут татушки делать. Ну а мы побежали брак регистрировать. Господи, каким местом я думала? Татушки хотя бы долговечны. Мы повздорили только один раз (тогда я и поняла, что совершила роковую ошибку) – из-за морских коньков и обычных лошадей: якобы это родственные виды. Ну то есть на эволюционном уровне. «Франсес, я категорически отказываюсь верить в подобные совпадения!» Пародия, кстати, очень точная.

– Невероятно.

– Все мои лучшие пародии – на безвестных людей. Не будем поливать его грязью, он был обаятелен, хорош собой, да к тому же до сих пор остается отцом Грейс, но по существу это идиот. Мои родители… ой, просто беда… они его ненавидели.

– Сильнее, чем меня?

– Нечего на них наговаривать! Мама тебя обожала! Рассказывала, как ты бросал камешками мне в окно, а она тебя застукала. И потом говорила, что никогда в жизни не видела более романтичного зрелища.

– Было такое. Но тогда ее перекосило.

– Зато теперь она считает, что это было очаровательно.

– А как твои родители относятся к Джорджу?

– Ой, Джордж у нас пупсик, Джордж безупречен во всем.

– Джордж Пирс, да?

– Профессор Джордж Пирс. Он даже знает разницу между конем и морским коньком.

– И никаких тайных пороков.

– Один все же есть: когда мы ужинаем в ресторане и дело идет к завершению, он начинает убирать со стола. Соскребает с тарелок объедки, аккуратно составляет посуду. Дай ему волю –