Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О’кей. Это обязательно?
– А как же! Это большая честь, гомофоб ты несчастный. К тому же Алекса не будет, он на съемках, так что давай…
– Ладно уж… И речь придется толкать?
– Угу, да.
– С юмором?
– Ну ё-моё, конечно с юмором. Иначе и быть не может.
– Это жуткий стресс. Да и юморист из меня… сама знаешь… А вдруг не получится?
– Все у тебя получится, ты, главное, вещай громко. И непременно искренне. Расскажи, что я грязно ругаюсь и что ты ценишь нашу дружбу. Вот видишь – уже и текст готов. Не отлынивай.
Так я стал свидетелем на свадьбе у Хелен и, когда настал мой черед, попросил ее об ответной услуге.
А потом, за месяц до свадьбы, пришел мейл со скриншотом страницы из «Фейсбука», которая анонсировала лондонский вечер встречи театрального кооператива «На дне морском» (1996–2001).
«Надо ехать, правда? Встречаемся прямо там».
Копнуть поглубже
Я надел пиджак; Нив наблюдала с порога.
– Ты, случайно, не в свадебном костюме?
– Нет.
– До меня вначале не дошло, что встреча у вас не простая.
– Сделаю над собой усилие…
– И правильно. Она этого ждет.
– Все этого ждут, все участники.
Неужели я держался натянуто? На самом деле мне всегда претили эти ностальгические порывы. Встречи одноклассников я не посещал, в родной городок приезжал редко, фотографии, за редкими исключениями, не хранил, не разыскивал старинных подруг в социальных сетях. Жизнь делилась на до и после, причем граница сдвигалась каждые лет семь: до и после Фран, до и после переезда, до и после Нив, но водораздел между эпохами оставался явным и точным, как стратификация геологических слоев. Если «после» оказывается лучше, к чему зацикливаться на «до»?
Следующую эпоху должно было ознаменовать вступление в брак, но за три недели до этого события у меня возникла потребность копнуть на один, два, три слоя вглубь. Это было нехарактерно, что не укрылось от Нив, и та беззаботность, с которой она приняла мое первоначальное объяснение, улетучивалась по мере приближения даты нашего сбора.
– Я же тебе предлагал: поехали вместе.
– На годовщину чужого любительского спектакля? Это последнее дело. Нет уж, спасибо, я еще умом не тронулась.
– Там Хелен будет.
– С Хелен я могу повидаться в любой день. Да и потом, ей, как и тебе, захочется потрепаться со всеми старыми друзьями. Вспомнить ваши распевки, драки креслами-мешками, упражнения на доверие…
Меня разобрал смех.
– В таком случае я долго не задержусь. Да и кого я там узнаю?
– Думаю, кое-кого узнаешь.
Я со вздохом опустился на кровать:
– Мне совсем не обязательно туда ехать, только скажи…
– Ну знаешь, нечего на меня стрелки переводить. Сам уже большой, делай что хочешь. Ты хочешь поехать?
– В принципе, да.
– Что тебя гонит?
– Не знаю. Ностальгия.
– Любопытство?
– Отчасти.
– Хоть отдохну от тебя. Погуглю старых поклонников. Фотошопом вставлю свой аватар в их свадебные фотки.
– Счастливо оставаться.
– Смотри, чтоб никакой помады на вороте.
– Как в песне.
– В какой еще песне? – спросила она.
– Это слова из песни. «На вороте помада выдала тебя». Ты прекрасно знаешь.
– Понятия не имею, я же не из Сестер Эндрюс. И родилась вроде не между войнами.
– Почему ворот у меня должен быть перепачкан помадой? Как она туда попадет?
– Вот именно: если член перепачкан помадой, это другое дело. Я проверю.
– Один разврат на уме.
– Да. Так что советую поторопиться домой.
Когда мы отсмеялись, я счел, что теперь вправе уйти, но в автобусе по непонятной причине задергался. Когда-то я смотрел документальный фильм про саранчу, а может, про цикад: эти насекомые, стоит им немного подрасти, зарываются в иссушенную землю Аризоны, Мексики или Сахары, где спят ровно семнадцать лет, после чего все разом, огромной, сокрушительной тучей взмывают в воздух. А вдруг такова же и первая любовь? Спит, набирается сил, а потом уничтожает все хорошее и прочное? Вполне возможно.
Только маловероятно. Я до безумия любил Нив, а помимо всего прочего, мы с Фран в шестнадцать лет были совершенно другими, на нынешний взгляд – не от мира сего, как инопланетяне, и потом: первая любовь не бывает настоящей, она тревожна и лихорадочна, это, скорее, подростковая имитация любви. Она приходит лишь по твоему хотенью, и я, вызывая в памяти образ Фран Фишер, испытывал неловкость, смешанную с теплотой. И кое-что еще, почти не поддающееся описанию, но уж точно непохожее на великую разрушительную страсть, хотя этих чувств оказалось достаточно, чтобы вынудить меня переодеться, почистить зубы и выйти из дому в ненастное ноябрьское воскресенье.
Местом сбора выбрали верхний зал неприметного паба в Сток-Ньюингтоне, да и время назначили невинное: шесть часов вечера. Семейно-дружеский сбор, говорилось в приглашении. Мы с Хелен договорились встретиться в баре напротив, чтобы освежить в памяти события прошлого.
– А кто играл брата Лоренцо? – спросила Хелен. – Слезливый такой паренек.
– Имя – Кит, фамилию не знаю.
– А музыкантов как звали?
– Сэм и…
– Давай напрягись.
– Грейс!
– Чарли, как ты это помнишь?
– Ну как-то.
– А знаешь, кого сегодня точно не будет? – спросила Хелен. – Полли с Бернардом.
– Неужели они…
– Да. Оба.
– Когда?
– Бернарда не стало давным-давно, а Полли – в этом году.
– Откуда ты узнала?
– Из «Фейсбука».
– Боже мой… Полли и Бернард…
– Ничего удивительного: ей было под девяносто.
– Я понимаю. Но люди, так сказать, сохраняются в памяти. Я, например, с Бернардом двух слов не сказал, но Полли… она всегда ко мне хорошо относилась. Почти всегда. Я лишился девственности у нее в сторожке.
– Да. Я помню.
– Господи… Бедная Полли. Актриса никакая, но женщина чудесная.
– Хоть делай такую надпись у нее на могиле. Рядом с заявлением о твоей девственности.
– За бедняжку Полли. – (Мы подняли бокалы.) – Мне даже взгрустнулось.
– Можем остаться здесь.
– Нет, пойдем. В такую даль ехали.
Мы допили вино, перешли через дорогу и поднялись по узкой лестнице в вестибюль, оттуда с помпой вошли в зал – и никого не узнали. Там присутствовал весь актерский состав «Макбета», труппа «Как вам это понравится» и участники постановки «Сон в летнюю ночь» (два состава): гости смеялись, что-то рассказывали, но ни одного знакомого лица из «Ромео и Джульетты» мы не обнаружили.
– Ладно, тут нам делать нечего.
– Пять минут, – попросил я. – А потом уйдем.
Чтобы не
